можно тебя проводить?», «Пожалуйста, разреши, мамочка», – канючим мы с Изой.
– Так вставать рано!
– И что? Встанем!
– А как рано? – уточняет Иза.
– В восемь надо быть уже у дороги, за речкой.
– Да они в это время всегда и встают, – говорит няня, – пусть сейчас ложатся – вот и выспятся.
Утром просыпаюсь – няня и мама возятся на кухне, тихо переговариваются.
– Вставай, мама уже встала! – тормошу я Изу, чья кроватка рядом.
Она сонно потягивается, я раздражаюсь:
– Ты пойдёшь или не пойдёшь?
– Сейчас встану, – ленится она.
– Проснулись? Одевайтесь – заодно и прогуляетесь, – смотрит в дверях на нас мама.
– Я сейчас. Иза, поторопись!
Мы с мамой отходили уже от дома, когда Иза догнала нас. В тёплом полушубке, валенках, большой клетчатой шали, с перекинутой за плечи торбочкой, мама идёт в серединке. В тёмных шалях поверх коротких пальтишек и в старых коротких валенках мы пританцовываем рядом.
Просыпающееся село встречает нас таинственно-тихо. Звучно хрумтит под ногами снег. Мама встревожена, но нам с Изой на утренней зорьке рядом с нею шагается беззаботно и весело.
– Ой, мама, хорошо-то как!
– Да, и впрямь хорошо.
– Смотри, ещё звёздочки не спрятались – гуляют…
– Пойдёмте скорее! Не опоздать бы!
Когда подошли к речке, совсем уже рассвело. Поднялись на берег и увидели мчавшиеся на нас розвальни. Лошадь, погоняемая кучером, быстро приближалась.
– Скорей! Не успеем до дороги добежать! – торопит нас мама.
– Они же видят – подождут!
– Не подождут! Это чёрт, а не кучер! Не тот человек!
– А Манька Сапко?
– Она не поехала.
Сани совсем близко. Мы почти рядом. И тут происходит что-то непонятное: розвальни без задка мчатся мимо. С криком: «Подождите! Подождите!», полагая, что нас не узнали, мы с Изой несёмся вслед. Оглянулись: мама не бежит – идёт, вытирая глаза.
И тут я всё понимаю… От обиды и злости исчезает усталость, и с утроенной энергией я несусь за санями:
– Стойте! Стойте! Подождите маму!
Иза отстаёт. Сани удаляются, а я, несмотря на острую боль в боку, не перестаю бежать и кричать: «Стойте! Стойте!»
Уже ясно различаю выражение лиц. Оглянувшийся кучер, видя, что девчонка не сбавляет скорости, со злобой ударяет лошадь:
– Но-о-о!
– Не-ет! Не-ет! – визжу я.
…Женщины заспорили. О чём – не разобрать, но… не сбавляя шага… не теряя надежды… уверенности, что в кучере заговорит совесть, я всё бегу и бегу.
– Догоню! Все равно догоню! – уже просто хриплю я.
– Остановись, душегуб! – жалеет меня кто-то.
– Догоню… Стой…
Чей-то спокойный голос приказывает:
– Остановись. Она будет бежать, пока не упадёт.
Кучер натягивает вожжи, лошадь замедляет бег и останавливается. Тяжело дыша, я подбегаю.
– Ты… ты… Плохой!.. Злой! Дрянь! – и со злобой в него плюю. – Что тебе мама сделала? Что? У нас тоже