дайте же закрыть!
Дверь, наконец, захлопнули, и я оказалась прижатой к ней.
– Дайте выйти! Пожалуйста! – задыхалась и плакала я, видя перед собою одни только ноги и животы.
Дверь рванули, и в ней обозначился могучий и грозный старик-сторож, которого все боялись. С двумя уборщицами пытался он оттеснить толпу.
– Доктор всех посмотрит! Назад, бараны!
Ничего не помогало. Боясь упасть и оказаться затоптанной, я напыжилась и, чтобы быть повыше, вытащила, словно сдаваясь в плен, руки. Безымянный пальчик правой кисти оказался при этом в дверном пазу с тыльной стороны. Сторож и уборщицы оттолкнули передних и захлопнули тяжёлую, массивную дверь.
Безвольно повиснув на расплющенном пальце, я закричала и потеряла сознание. Толпа в испуге отхлынула, но коридорчик учителей не реагировал. Очнулась я от нестерпимой боли и крика того, кто меня поддерживал: «Помогите! Помогите!» Дверь не открывали. Дети кричали и колотили. Звуки доносились откуда-то издалека и меня, казалось, не касались. Дверь, наконец, открыли, я освободилась от плена и упала на чьи-то руки.
Очнулась в учительской, на столе. Кровь разукрасила мне одежду и белый халат доктора, палец напоминал маленькую, синюю, как баклажан, грушу. Стыдно за своё разбросанное тело, хотелось слезть – я села. Весь бледный, доктор шептал-уговаривал:
– Потерпи, милая, – мне нечем обезболить.
– Отрежьте… Больно…
Горячие градины капали на склонённую голову доктора, что пинцетом вытаскивал раздробленные косточки.
– Потерпи, я сделаю всё, чтобы исключить гангрену. Косточки вырастут, пальчик заживёт! – и, управившись, начал бинтовать.
Кровь проступала через бинт – он наматывал ещё и ещё. Наконец, всё было готово! Меня вновь уложили, но голый стол был холодным и неуютным, я мёрзла и просилась домой.
– Дойдёшь?
Киваю, и меня начинают одевать.
Морозная дорога кажется бесконечной, щемящая боль ноет, жжёт, ползёт по телу – я вою, пытаясь отвлечься от дрожи, холода и нестерпимой боли.
– Ты что это? Кто тебя обидел? – склоняется предо мною шедшая навстречу женщина.
Спровоцированная жалостью, плачу навзрыд. Мне стыдно: в плену молчат, несмотря на пытки, но остановить свой вой я не в силах…
– Да что случилось? – прижимает она меня.
– Больно… руку…
– Ударилась?
– Не-ет! Дверью расплюснуло-о!
– Дверью? Где – в школе?
– Угу!
– Может, проводить тебя?
– Я сама…
– Не опускай руку, держи её кверху…
– Угу…
– Ну, храни тебя Бог, – перекрестила она и ушла.
Бабушка Лиза раздела меня, унесла в постель, и мне на всю жизнь запомнились запах и цена дома, где тебя любят. Моё здоровье было главной заботой любящей няни, и я сразу уверовала, что «всё будет хорошо»!
Три дня прошло в бреду.
Как только температура исчезла, попросилась на занятия, но боль в школе почему-то усиливалась