Ленина и Троцкого, – он злобно ударил Тимофея кулаком в скулу и с надеждой взглянул на начальницу: – Товарищ Клавдия, разреши, я эту контру сам в расход пущу.
– Погоди, товарищ Егор, – комиссарша удовлетворенно облизнулась, словно сытая кошка у миски со сметаной, и устроилась в любимом кресле Аполлона Сидоровича, – мы не бандиты с большой дороги, а Революционный комитет. Должны с него снять показания по всей форме, составить протокол, а уж потом и приговор выносить. Где там новая машинистка бегает? Хромает у нас дисциплинка…
При словах «новая машинистка» шестым чувством Тимофей понял, что речь идёт о Кристине. В груди стало горячо от бешено стучавшего сердца. Он старался смотреть в пол, не представляя, какова будет их внезапная встреча.
Дверь с шумом распахнулась, и дюжий матрос, крякнув от натуги, втащил в комнату отливавшую чёрным лаком пишущую машинку «Олимпия».
– Куда аппарат?
– Туда, – Клава пальцем указала на письменный стол, где на специальной подставке яркой медной шишечкой выделялась крышка чернильницы – ручка для открытия потайной двери.
«Интересно, успела ли Крыся разблокировать поворотный механизм, расположенный в комнате наверху»? – мелькнула и тут же исчезла короткая мысль, потому что следом за матросом в библиотеку, неслышно ступая, вошла Крыся.
– Товарищ Маша, где тебя носит? – обратилась к ней комиссарша.
«Маша? Почему Клавдия назвала Кристину Машей? – не сразу понял Тимофей, но потом до него дошло, что Крыся разумно назвалась чужим именем. – Раз Клава без тени сомнения зовёт новую машинистку Машей, значит, она не помнит Крысю – маленькую польку, жившую с ними в одном дворе».
Боясь встретиться с Кристиной глазами, Тимофей поднял голову: девушка равнодушно скользнула по нему взглядом, не изменяя выражения лица, уселась за пишущую машинку и ловко вставила в неё лист бумаги:
– Я готова.
– Пиши!
Клавдия заложила ногу на ногу и принялась диктовать:
– Протокол допроса контрреволюционного элемента, арестованного в момент преступления.
Кристины пальцы запорхали над клавиатурой, и в комнате раздался оглушительный треск, напоминающий стук града по железной крыше. Печатала Кристина мастерски.
Сопровождающий матрос с восхищением взглянул на «пишбарышню» и поскрёб в затылке:
– Ну и ловка! Хороший кадр я тебе привёл, товарищ Ермакова!
– Фамилия! – рявкнула Клава, обращаясь к задержанному.
– Тимофей Николаевич Петров-Мокеев. Врач. Сейчас безработный, – не моргнув глазом соврал Тимофей. Хоть и не любил он кривить душой, но уж лучше ложь во спасение, чем обыски и аресты в родной больнице.
Комиссарша скривилась, словно надкусила лимонную дольку:
– Доктор. В папашу, значит… Что делал здесь?
Тимофей замялся, не зная, что ответить. Сказать, что искал брата, значило только усугубить и без того непростое положение князя Езерского. Снова соврать?