сделать?» Переполненная эйфорией от своего возвращения, я с улыбкой ответила, что хотела бы посетить церковь и рынок. Эта просьба озадачила их. Никто из них не знал, где поблизости есть церковь и рынок. Журкин отправился звонить по телефону, чтобы это узнать, а Бережков пошел в ближайший книжный магазин за путеводителем. Очевидно, это было совсем не то, что они имели в виду. Я сказала, что хотела бы увидеть Арбатова. Они ответили, что он уже уехал. «Возможно, позже вы с ним встретитесь», – сказали они и предложили мне увидеться еще раз, «чтобы поговорить», в понедельник.
После этой встречи, стоя на углу улицы, окруженная сгущающимися сумерками, расцвеченными лишь огнями Калининского проспекта, я прощалась с Бережковым. «Могла ли я подумать, что буду стоять здесь на углу в Москве – и с вами!» – воскликнула я. Он посмотрел на меня с легкой усмешкой и со значением ответил: «Это потребовало некоторых действий».
Вначале я подумала, что меня приняли с такой быстротой, потому что хотели поговорить с кем-то, все равно с кем, из Штатов и я просто подвернулась под руку. Но, поразмышляв, я поняла, что не все было так просто. Для нашей встречи имелись другие причины: вероятно, Бережков докладывал, что я знаю многих в Вашингтоне, сенаторов и им подобных и что моя книга «Земля Жар-птицы» пользовалась успехом у американской публики. Даже то, что я вообще добралась сюда, появившись внезапно во время моратория на все полеты на единственном самолете, само по себе оказалось значимым. Или, возможно, потому, что, как я узнала спустя три года от высокопоставленного сотрудника КГБ, моя книга, надписанная мною для Андропова, была им получена и что сам Андропов принял решение дать мне визу. Может быть, все это и послужило для них причиной послать за мной машину.
В понедельник настроение уже было другое. Ни о каких церквах и рынках не могло быть и речи. Они хотели говорить о политике – и особенно об ужасном состоянии советско-американских отношений. Я была напугана степенью искаженности их восприятия и уровнем подозрительности и враждебности по отношению к Соединенным Штатам. Когда они обратились к теме сбитого корейского лайнера, Журкин стал очень резким и злым, буквально одержимым в своих обвинениях Соединенных Штатов. «Мы считаем, что президент Рейган воюет с нами! Войну способна навлечь ментальность состояния войны! Мы полагаем, что он хочет уничтожить нас!» Он шипел, как кот, загнанный в угол, но продолжил в оборонительном ключе: «Мы и раньше жили в изоляции. Нам не привыкать. Нам никто не нужен!»
За этой напыщенностью я усмотрела чрезвычайную обеспокоенность и отчаяние, сопровождавшиеся стремлением найти какой-то выход, восстановить отношения, не потеряв лица. То что Рейган шесть месяцев назад назвал Советский Союз «империей зла», их очень уязвило. Снова и снова они возвращались к этому, казалось, они воспринимают каждое слово президента как изречение Евангелия, и хотя я пыталась призвать их больше обращать внимания на то, что он делает, а не на то, что говорит, меня не