освоил коньки. Мы читали и мечтали о «нурмисах», но не было даже «снегурочек». Наши коньки, сделанные местными умельцами, были деревянными брусками с дырочками для веревочных креплений к обуви и полозком из толстой проволоки. Катков не имелось, но местами дороги были покрыты обледенелым снегом, на котором мы научились бегать на коньках7.
Папа уделял мне немало внимания. В повседневных разговорах, рассказывая случаи из жизни и отвечая на мои вопросы, растолковывал нравственные нормы. Он избегал комментировать действия Павлика Морозова, но чувствовалось, что не одобряет их, как и его убийц. У меня не было возражений.
Одним ранним утром он повел меня на степной пруд, чтобы научить удить рыбу. Для этого были приготовлены удилища, лески, крючки, поплавки, черви. Мы вышли из станицы не по дороге, а в бездорожную степь. И вдруг вдали заметили человека, направлявшегося из степи к станице. Это почему-то встревожило отца. На мой вопрос он ответил: «Сейчас встреча с человеком может оказаться опаснее встречи со зверем». Мы свернули к блеснувшему справа пруду, а заметивший нас человек скрылся в ложбинке, из которой так и не вышел. Наверное, не хотел встречи. Отец оставался настороженным, но основы рыбной ловли я усвоил, и мелких карасиков мы наловили. Помнится еще, что отец предостерегал меня от окраинных и стоящих на отшибе домов, хозяева которых для путников бывают опасными.
Сожалея, что мой слух не был музыкальным, папа все же хотел научить меня игре на музыкальных инструментах. Их у нас уже не было. И он договорился с престарелой учительницей музыки, имевшей пианино, чтобы она за мешок муки обучила меня нотной грамоте и игре на этом инструменте. Но через десяток уроков бесконечные гаммы мне надоели, и я вместо них отбарабанил чижика-пыжика. Возмущенная такой вульгарностью учительница линейкой отхлестала мои пальцы. Не больно, но непереносимо. Я убежал, запустив камнем в ее дом, и отказался продолжать учебу, очень огорчив отца.
Не подозревая о поджигушках и рогатках, папа обрадовался моему интересу к заводу. Он предложил мне игру – завел тетрадь «Мой завод», в которую я под его руководством еженедельно вписывал приход и расход, знакомился с основами бухгалтерии и совершенствовался в арифметике.
Мама рассказывала мне о многих растениях и животных, приносила увлекательные тома А. Брема. Радио не было, до газет еще не дотягивался, а от нее узнавал о событиях в стране и вокруг: о Днепрогэсе и индустриализации, о фашистах в Германии, о замечательном Беломорско-Балтийском канале и челюскинцах, которые были спасены и прославлены благодаря отваге летчиков-спасателей. Она вовлекла меня в тогда ставшее в станице почти повальным выращивание и вываривание коконов тутового шелкопряда. При изобилии тутовых деревьев это могло всех обеспечить шелковыми одеждами. Но, в отличие от Китая, в Ново-Александровке перерабатывать коконы в шелка не умели, и спрос на коконы оказался гораздо ниже стремительно выросшего предложения. Желанная «шелковая революция» не состоялась.
Пару