в животы, в бока, наблюдают: что будет?
Те звери, которые ещё не ознакомились с характером людей, – сердятся на них, бьют лапами по прутьям клеток и ревут, открывая гневно дрожащие пасти. Это – нравится. Охраняемые железом от ударов зверя, уверенные в своей безопасности, люди спокойно смотрят в глаза, налитые кровью, и довольно улыбаются. Но большинство зверей не отвечают людям. Получив удар палкой или плевок, они медленно встают и, не глядя на оскорбителя, уходят в дальний угол клетки. Там в темноте лежат сильные, прекрасные тела львов, тигров, пантер и леопардов, и горят во тьме круглые зрачки зелёным огнем презрения к людям…
А люди, взглянув на них ещё раз, идут прочь и говорят:
– Это – скучный зверь…
Перед оркестром музыкантов, с отчаянным усердием играющих у полукруглого входа в какую-то тёмную, широко разинутую пасть, внутри которой спинки стульев торчат подобно рядам зубов, – перед музыкантами поставлен столб, а на столбе, привязанные тонкой цепью, две обезьяны – мать и ребёнок. Ребёнок тесно прижался к груди матери, скрестив на спине её свои длинные тонкие руки с крошечными пальцами; мать крепко обняла его одной рукой, её другая рука сторожко вытянута вперёд, и пальцы на неё нервно скрючены, готовые царапнуть, ударить. Глаза матери напряжённо расширены, в них ясно видно бессильное отчаяние, острая боль ожидания неустранимой обиды, утомлённая злоба и тоска. Ребёнок, прильнув щекой к её груди, искоса, с холодным ужасом в глазах смотрит на людей, – он, видимо, был напоён страхом в первый день жизни, и страх заледенел в нём на все дни её. Оскалив мелкие белые зубы, его мать, ни на секунду не отрывая руки, обнимающей родное тело, другой рукой всё время непрерывно отбивает протянутые к ней палки и зонтики зрителей её мук.
Их много. Это белокожие дикари, мужчины и женщины, в котелках и шляпах с перьями, и всем им ужасно забавно видеть, как ловко обезьяна-мать защищает своё дитя от ударов по его маленькому телу…
Обезьяна быстро вертится на круглой плоскости, величиной с тарелку, рискует каждую секунду упасть под ноги зрителей и неутомимо отталкивает всё, что хочет прикоснуться к её ребёнку. Порой она не успевает отбить удар и жалобно взвизгивает. Её рука, точно плеть, быстро вьётся вокруг, но зрителей так много, и каждому так сильно хочется ударить, дёрнуть обезьяну за хвост, за цепь на шее. Она – не успевает. И глаза её жалобно моргают, около рта являются лучистые морщины скорби и боли.
Руки ребёнка давят ей грудь, он так крепко прижался, что его пальцев почти не видно в тонкой шерсти на коже матери. Глаза его, не отрываясь, смотрят на жёлтые пятна лиц, в тусклые глаза людей, которым его ужас перед ними даёт маленькое удовольствие…
Порой один из музыкантов наводит медный глупый зев своей трубы на обезьяну и обливает её трескучим звуком – она сжимается, скалит зубы и смотрит на музыканта острым взглядом…
Публика смеётся, одобрительно кивает музыканту головами. Он доволен и спустя минуту повторяет свою выходку.
Среди