просто есть.
В том воспоминании он идёт с остальными прочёсывать «сбросы». В мусоре, который отправляют сюда, им разрешено покопаться – прежде чем спустить его ниже, в систему переработки. Они здесь именно за этим, чтобы отличать ненужное от ещё на что-то годного. Чтобы завершать сортировку, потому что мозги роботов справляются не всегда: они не понимают контекста и у них нет воображения. Люди могут найти применение вещам, на которых поставили крест алгоритмы.
Этот мусор – плата за работу флибустьерам, ведь и они сами мусор, им нет места на улицах Настоящей Берри, только под ними, от этих людей отказались все, никто не поручился за них, не подтвердил их статус, никто даже не жаждет стрясти с них долг или превратить в одноразовое развлечение. Так что: грязь к грязи, отбросы к отбросам.
Иногда вещи в «сбросах» – не вещи вовсе, а что-то живое. Чаще всего – бракованное содержимое питательных чанов. Что-то проросло не в ту сторону или не смогло преодолеть барьер Кенга. О, товарищ Кенг, жаждавший осчастливить всех равенством, он так старался изобрести Победительницу Голода – и да, изобрёл, чтобы потом «Новофудзия» жирела на его патентах. Умер он очень скоро после их оформления. Ничего подозрительного, конечно же.
Барьер Кенга – минимальных набор количеств, которые становятся качественным товаром.
Съедобной едой.
Питомцем, способным хотя бы передвигаться и лаять, а не биться в ежечасных приступах.
Живой человекообразной игрушкой с точно выверенными характеристиками.
Реже, чем бракованные недоросшие органы или слишком тощие птичьи ноги, попадались те самые несчастные питомцы, эвтаназия которых тоже была возложена на флибустьеров. Жители Настоящей Берри таким не занимались. Даже их роботы – зачем рисковать и программировать их способными на убийство?
А совсем редко в «сбросах» встречались игрушки.
Ну, или не они. Может быть, просто бродяжки, сиротки, беспризорники, утратившие социальный статус очень рано. Не всегда и различишь, кто есть кто. Выкинули сюда это существо или просто сослали, чтобы Настоящая Берри всегда оставалась чистой от мусора.
Винни был из таких. И от трети до половины флибустьеров – выросшие игрушечные сиротки.
И Долли тоже.
Поэтому он помнит, как их группа наткнулась на неё среди свежесброшенного мусора. Как увидел сестру впервые.
Светленькая, маленькая (потом решили, что ей должно быть лет шесть), всё ещё слишком чистая для канализационных туннелей. У кое-кого тут же зачесались руки прибрать её себе.
И Винни, не думая, не зная, что же такое делает, просто встал перед ней. Впервые оттолкнул жадные, тянущиеся к нему и к ней руки.
Его всё-таки считали взрослым – имеющим право на часть добычи.
Он сам дал ей имя. Забрал в свою берложку. Научил всему – и говорить на их языке тоже; тот, на котором она тогда лепетала и который потом забыла напрочь, был очень чудным. Импланты не могли его перевести.
Потом