будущую писателницу Жорж Санд. Кстати, портрет бабули висел в гостиной, в молодости она была прелестна: нежная барышня на голубом фоне в высоком припудренном парике. Глаза у нее были знакомые. Точно такие же, какие я недавно видела в зеркале.
Но побродить по дому и поразглядывать портреты я смогу и позже, а сейчас нужно соблюсти приличия и показать себя хлебосольной хозяйкой. А то мои гости, вероятно, устали сами себя развлекать. Вон, даже маркиз куда-то свалил.
Отдуваясь с непривычки от тугого корсета, я поспешила в сад.
Сразу за домом у мадам Санд был небольшой огородик, в котором росли овощи для кухни и душистые травы. Баронесса, похоже, не гнушалась и сама поковыряться в грядках: базилик, шалфей и мята были ее страстью. Но я не баронесса, поэтому, когда ко мне навстречу поспешил старик Пьер с вопросами о каком-то навозе для подкормки растений, я ответила, что садовник из нас двоих – он, и потому подобные решения лучше принимать ему, навоза в жизни мне и без того хватает.
Лет через пятнадцать-двадцать английский сад Жорж Санд облюбуют художники-импрессионисты. Здесь нет геометрических линий версальских аллей, тут все выглядит естественно – и извилистые тропки посреди кустарников и высоких деревьев, и внезапные мостики через ручьи, и будто вписанные в пейзаж мраморные беседки с колоннами. Кое-где встречаются заросшие мохом старинные статуи нимф и дриад.
В окруженном ивами маленьком пруду неторопливо плавали несколько лебедей и уток. Это очаровательное озерцо, все в цветущих кувшинках, было помечено на карте как «Чертов пруд». Премилое название, если учесть, насколько это был райский уголок. Чем-то этот английский сад напомнил мне павловский парк – ухоженно, но в то же время естественно. Казалось, здесь человек подчинялся природе, а не наоборот. Ну да, преклонение перед естественностью было страстью Руссо, которым бредила баронесса, а тут оно было повсюду.
– Это просто немыслимо! Я не намерен больше терпеть такого цинизма! Все! Разбирайтесь с ним сами!
От философского созерцания прекрасного меня оторвал резкий возглас. Решительными широкими шагами навстречу шел юноша лет двадцати. Жгучие черные кудри до плеч, разъяренные карие глаза, сжатые кулаки, пылающие щеки – ого, а это что за красавчик? Уж не потерянный ли маркиз?.. Еще один поэт? Может, художник? Или музыкант?..
– Что-то случилось? – булькнула я, не зная, что тут сказать.
– Она еще спрашивает, что случилось! – закатил глаза Аполлон. – Бог мой, маман! Покуда этот будет строить из себя хозяина дома, мне здесь не место!
Маман?! Я сдулась – это чудо было моим старшим сыном Морисом. Ему девятнадцать и он красив, как греческий бог. Ну почему, почему мне нужно вдохновлять поэтов под полтинник и музыкантов чуть помладше, а вот такие юные герои в планы Музы не входят?.. Все это происки Гронского, не иначе. Я выдохнула: что ж, если я – хорошая мать, то мне ведь позволенно поцеловать сынулю хотя бы в щечку?.. С видом добродетельной матроны я обняла парня, тот податливо прижался. Маму он любит,