и серванту: бормотухи не было. Нигде! Пошатываясь, вернулся к себе. До магазина не дойти в таком состоянии. Нутро жгло и жгло, его будто скрючило и опять швырнуло на пол, на который он рыгал с перепоя два или три года назад, и который кропил святой водой несколько дней назад. Подняв остекленевшие глаза и не имея сил вспомнить, где у него лежит Евангелие и бумажная иконка, прохрипел откуда-то из глубины гнилого нутра:
– Сжалься, Господи, твой я…
Такой получилась его первая вымученная, выстраданная молитва, сознательное обращение к Тому, кто послал его в эту юдоль земную непонятно пока зачем, кто звал и протягивал руку, стоя на сломленных вратах ада. Наступила звенящая тишина, время остановилось. Образ скрюченного тела на полу на невесомом невидимом облаке молитвенного дыхания поплыл ввысь, выше крыш, облаков и звёзд. Витька слышал тишину, слышал стук своего сердца и боялся шевельнуться, а огонь неугасимый, плач и скрежет зубов отошли от него, притаились по углам. Так лежал до рассвета, периодически вздрагивая от не уходящей жизни, пока в шесть утра не задребезжал будильник.
Еле поднялся, в голове шумело, всего трясло. Взял бутылку от крещенской воды, вышел на кухню, налил туда воды из-под крана, всю тотчас выпил прямо из горлышка. Потом умылся и поехал на работу, где, однако, понял, что трудиться не сможет. Руки противно дрожали и наваливалась неподъёмная усталость. Он пошёл к завхозу и написал заявление, чтобы уйти с половины дня, аргументируя тем, что необходимо забрать соседа из больницы – больше некому. Витька действительно туда поехал, договорился со скорой и привёз бедолагу домой, сам доволок его до кровати и уложил. Мойша – лёгкий, глаза – испуганные. Витька переодел больного, к кровати придвинул столик, на него поставил лампу, воду, положил памперсы, лекарство.
– Надо тебя покормить. Лежи, пойду, овсянку сварю.
Витька почти никогда не готовил, но теоретически представлял себе, что овсянка готовится очень просто: кипяток, соль, крупа. «Только сколько варить? Наверное, как пельмени, минут десять? Или как сосиски, две минуты хватит?», – разгар его размышлений раздался звонок в дверь. «Неужели Рита вернулась? Ключи, что ли, забыла?», – подумал Витя и открыл дверь. На пороге стояла Катя.
* * *
Катя с утра чувствовала угрызения совести, но не понимала их причину. День шёл, тревога разрасталась. Она отучилась, заехала домой, потом – к Виктору на работу. Ждала его долго и напрасно, подошла к воротам, постучалась; выглянул мужик – сторож, она спросила: «Где Виктор?». Мужик ответил, что тот проработал только полдня и уехал в больницу забирать соседа. Катя вернулась домой: «Что ж, завтра встретимся». И села пить чай. Пришла мама, такая милая, заботливая, всё понимающая.
– Зайчик, ты сегодня дома, как удивительно. Вы с Витей не поссорились?
– Нет, просто у него дела.
– Вот как? Занятой мужчина, однако.
– … У меня странное нехорошее чувство, будто… что-то не так сделала. Наверное, потому, что