отделилась и, неловко размахивая непомерными конечностями, удалилась в непроглядный сумрак.
Гонгора догадывался, чья это работа. Отвлеченным сознанием он понимал, что на самом деле все не так просто, что его прославленное воображение, собственно, в событиях еще участия не принимало – оно пока только еще разминало свои не знающие жалости жесткие пальцы.
Гонгора не слушал вкрадчивое нашептывание, которое не могло сказать ничего нового. Повторяя старое, то, что уже было, прокладывавшее себе путь к пожарному щиту и выходу, оно сокращало расстояние к пропасти, которое он старался увеличить. С бесом противоречия у него были старые счеты, и до этого дня он держал его в узде.
И еще понял он: если он несмотря ни на что отсюда уйдет, этот лес и эта луна останутся в нем навсегда.
…Среди непреоборимых воинов храмовых, у которых тут не редкостью случались анахореты со следами на телесах говяжьих жил, без ушей, без носов, а некоторые без рук и языков, он скорее выглядел мокасином в крапиве, этот неунывающий бледнолицый отрок. С длинными рыжими ресницами, рыжими лохмами, в давно не стираной на милю вокруг попахивавшей потом рясе бенедиктинца, неизвестно какими ветрами занесенного в эти глухие места, с узелком под мышкой и крупными веснушками во всю щеку, он смотрелся не в тему даже на взгляд ребенка. Поселение было языческим, время – не легким, обстоятельства не располагали к продолжительным экскурсиям, и было ясно, что здесь он не задержится. На болотах еще покрикивали о древнем благочестии, хотя, в общем-то, среднестатистическая величина освящения огнем заметно потеряла в весе, и странник усиленно демонстрировал безусловно благостные намерения и всеобъемлющую терпимость. Впрочем, что ему еще оставалось – в общине сразу дали понять, что ему тут официально не рады. Он не возражал. Однако в то время в предместьях гукавшего ночами Болота с неуклонным постоянством ползли слухи о неких старых черных захоронениях, не то по ошибке был заживо погребен младенец (по одной версии), не то наставляли на путь к истине местную ведьму (по другой версии), не то прямо туда по инициативе местных ревностных в вопросах морали активистов и прочих старух без молитвы высыпали пепел девушки, невинно сожженной, неосторожно родившейся слишком красивой и будившей в мужском населении Зверя (по третьей версии).
И бенедиктинец, или кто он там был, вооружившись небесным словом и бутылью с вином, отправился очищать кладбище от детей Тьмы. Кто-то смотрел ему вслед, но в основном все постарались о нем сразу забыть.
Дальше версии сходились в одном. К тому времени уже успела созреть еще одна новость: что это и не монах вовсе. Что будто бы видели именно его рыжие веснушки у соседей босыми и в рубахе, «а я ж с ним, немытым, пил вместе», и вообще, это паломник Черт знает кто, с неведомо какими целями ушедший к Проклятому Месту. Поселение содрогнулось.
И без того уже настрадавшееся за период преследований со стороны всех,