Подойдя к Егору, повернул его к себе.
– Ты че натворил? – грозно спросил отец.
– Да ниче… батяня! С чего ето ты взял.
– С чего. С чего, – передразнил тот, – пошто тя к боярину кличут?
– Мня… к боярину? – словно проснувшись, спросил сын.
– Нет… мня! – с раздражением буркнул отец и добавил: – Пошли! Да живей.
– Входи, входи, аспид! – проговорил Осип Захарович с любопытством глядя на входящего парня.
Стоило ему сделать несколько шагов, как он влюбил в себя боярина. Высок, худощав, широкоплеч – все говорило о его недюжинной силе, ловкости. Мужественное лицо, смелый, не без дерзости взгляд. Да, теперь понятно, почему Марфа пошла противу матери.
– Это ты их? – спросил он у подошедшего Егора, кивая в сторону братьев.
Тот не стал отпираться:
– Я! – не без вызова ответил парень.
– Ты знаешь, что за это положено?
Егор отрицательно покачал головой и сказал:
– Это они на мня напали.
– Ишь, ты! На тебя напали! Они вон какие, – боярин посмотрел в сторону братьев, – а на тебе даже царапины нету!
– Есть. Шишка! – Егор склонил голову и показал пальцем на шишку, прикрытую вьющимися густыми волосами.
Боярин рассмеялся:
– Ишь ты, шишка! А вон у того верзилы, глянь.
Егор повернулся.
– Вишь, как челюсь отвисла. Да ен месяц жрать не будет.
– Не будет, не будет, – встряла Ульяна, – ето ты, асп…
– Замолчь! – рявкнул боярин. – Григорий, – официальным тоном обратился он к писарчуку, – что же положено за это преступление?
Тот полистал какие-то страницы и, прищурив глаза, ответил со вздохом:
– Тридцать рублев!
– Тридцать рублев? – раздался чей-то с надрывом голос.
Все повернули головы. Никто не заметил, как вошел Иван. Он упал на колени и пополз к боярину.
– Господин ты наш, прости. Да и где я возьму тридцать рублев? Я и рубля в глаза не видел. Прости! Не губи христианские души! – он ткнулся лбом в пол.
– Ладно! Так и быть. Ты, Егор, – он повернул голову в сторону парня, – поедешь со мной, в Новгород. Там ты отработаешь.
– Я, в Новгород? – вырвалось у Егора.
– Поедить, мил господин, поедить, – завопил от радости отец, – и те, боярин, наш низкий поклон, – Иван опять лбом бьет половицу, – за твою доброту! Да хранит тя Господь!
– Идите! Сына к отъезду собирать! Гриш, дашь рупь этим, – он кивнул на братьев, – пущай у Милантии полечутся.
Иван, проходя мимо Ульяны, чтоб не видел боярин, показал ей кукиш и прошептал: – Змеюка!
– Ты сам змей! – так же тихо ответила кума и состроила рожицу.
А вечером дома у Марфы загорелся такой сыр-бор, что впору было бежать из дому. Когда вернулся вечером Федор и узнал о случившемся, он ринулся на Марфину половину. И точно бы изувечил дочь, если бы не мать. На нее как-то подействовал недавний разговор с кумой. Мать встала ему на пути:
– Уймись!