приедут другие, они сейчас, по-моему, по заграницам: Троцкий, Ленин, они сместят правительство и сделают власть народа, сами останутся де-факто теми же царями.
– Чушь! Невозможно! Пусть сейчас кто-то из дворян и не верит в царя, но чтобы какие-то мещане…
– Будет гражданская война. Красные – народ и белые – дворяне. Вы будете воевать за белых, белые хотели восстановить монархию с Романовым ли, с Колчаком…
– Колчак – географ!
– Это сейчас! – она тоже прикрикнула, словно копируя его тон: – Всех убьют, ты понимаешь? Всех наследников! Брата царя, сына… Колчак, Врангель – они будут управлять белыми. Колчак ненадолго станет правителем, но красные и его арестуют. Ты умрёшь где-то в эмиграции, за границей. Ничего не будет! Не будет твоей России! Все ваши, – она взмахнула руками, показывая, словно, всё вокруг: – дома, дворцы, роскошь, ваша эта честь, и остальная лабуда! Ничего не станет! Сожгут и усадьбы, разграбят, а вы – дворяне, будете бежать в чём мать родила и работать таксистами и швеями…
– А вы?
– И я… – она опустила руки, будто выдохлась. – Если ничего не изменим, мы все умрём. Моего батюшку скоро первого растерзают, потому что немец – так они будут нас называть… Война начнётся.
Такое нельзя выдумать!
Так невозможно врать!
Голубые огромные глаза сияют ярче звёзд.
Василий пялился на жирного, золотистого поросёнка в витрине лавки гостинного, у которого они стояли, из пасти животины торчал пучок зелени, а по кругу от него яблоки. Свет в лавке давно выключен, но ночью в граде Петра он и не нужен.
– Не будет ни балов, ни приёмов, ни гвардий. Сейчас уже всё идёт, они… пока их давят, пока не удаётся, но они научатся хорошо планировать свои акции, будут готовиться, и когда вся армия будет на фронтах, а люди устанут от войны, они взорвут страну изнутри. Мы подпишем позорный мир, поезд императора остановят, он будет ехать из ставки к себе, царевны заболеют корью, ему сообщат о беспорядках, город станет Петроградом, а английская династия возьмёт фамилию Виндзоры, весь мир будет против немцев и всего немецкого, поезд царя остановят, кто-то из генералов, как же его… Русский? Есть такой? Он, кажется, или нет… Алексеев? Блиииин! Не помню, кто, они убедят Николая, что для всей страны лучше будет, если он отречётся, и он подпишет отречение. За себя и сына. А потом и Михаил тоже…
– Хватит!
– Карандашом.
– Что карандашом?
– Почему он мог подписать отречение карандашом? – она так быстро говорила, что Василий не знал уже за какое слово цепляться слуху, – историки спорят: то ли хотел потом вернуться, и чтобы бумагу признали недействительной, или наоборот, грифель на бумаге остаётся навечно…
– Пожалуйста! Хватит! – голова разболелась нещадно. Василий стянул перчатки, сунул в карман шинели.
– Поросят этих тоже не будет, вот я к чему. Вы – знать, будете голодать на чужбине, а крестьяне ваши здесь. Мало чем лучше, но свобода нам, то есть им, важнее… сильно болит? – она обхватила его голову руками,