словоохотливости моего друга, расчленил его и куски попрятал под прилавок? Я пристально посмотрел в глаза продавцу и в ответном взгляде уловил некоторое беспокойство. Но бить его сразу было бы некрасиво, и я ещё раз обошёл все витрины и полки, вглядываясь в каждую банку. Мичурина не было. Тогда я уже с серьёзными намерениями – к продавцу. А у того морда чёрная, волос чёрный, по всему видно, что ему зарезать человека всё равно, что банку с пивом открыть.
Продавец затрясся, но не колется. Да, говорит, видел я здесь какого-то странного русского, он все банки с пивом перещупал. Но куда он потом делся, не заметил – другие покупатели отвлекли.
Я продавцу так задушевно говорю, что ты чё, мол, блин, все рамсы поперепутал? Мы, русские, таких обидок не терпим, говорю. Выдай мне хоть что осталось, а то я твою периптеру сейчас вдребезги и пополам, как говорит Михал Михалыч. При упоминании имени Михал Михалыча продавец мелко задрожал, и даже слеза навернулась на его глаза. Это правильно, я сам от Михал Михалыча часто не могу сдержать слёз.
Однако несмотря на то, что чёрное лицо продавца побелело, труп он мне не соглашается выдать, чтобы я предал его земле по нашим христианским обычаям. Тогда я ещё раз обошёл магазин. И обнаружил завуалированную дверь в подсобку. Не раздумывая больше ни минуты, я ринулся туда. Там опять никого. Мешки какие-то, ящики и холодильник размером с гараж. Нет, был там, конечно, и чёрный выход, но дверь закрыта изнутри. Потряс я мешки, пошевелил ящики, устал. Дай, думаю, пивком свежим утолюсь из холодильника. Открываю дверь, а там на ящике с пивом Мичурин сидит и ледяным напитком из баночки греется. Сосульки на нём ещё не наросли, но выглядит он неважно.
Мичурин заметно обрадовался моему появлению и сразу же заговорил:
– Понимаешь, тут все стены железные, поэтому мобильник не работает.
– А, так ты сюда проверить работу мобильника забрался?
Оказывается, нет, ему пиво на витрине показалось недостаточно прохладным, и он решил взять в подсобке из холодильника. А дверь холодильника за ним возьми да и захлопнись. И изнутри она, оказывается, не открывается.
Вот такой он способный, мой Мичурин.
Так что я был готов поверить и в укусы змеи в неприличное место, и в прочие его россказни. Например, он, напившись, любил рассказывать, что он полковник КГБ. Я делал вид, что верю. Но не настолько, чтобы интересоваться подробностями.
Неинтересно мне было так же и неважно, в какой день и час Мичурин придёт заняться моим садом. И придёт ли вообще на этой неделе.
У меня с Мичуриным отношения развивались стремительно, но в другом направлении, не как у Славика. Мы подружились. За первый месяц работы я успел уплатить ему шестьдесят евро, о чём до сих пор горько жалею, но больше я ему не платил, что говорит о моей прозорливости и даёт душе некоторое успокоение.
Предчувствие меня не обмануло. Мичурину очень понравилось, что я стремлюсь заполнить свой