в городе, увидел бабу с ребенком у церкви, просящую милостыню, и, искренне сжалившись над ней, взял к себе в работницы на кухню. Должно отметить, что готовила она на славу, так что хозяева всегда хвалили ее и никогда не обижали. У них с дочерью была чистенькая, уютненькая комнатка прямо в барском доме. Прасковья Алексеевна выучила Дуняшку чтению и счету. Одним словом ни кухарка, ни помощница-дочь ее обижены хозяевами не были. А когда человек не обижен и не унижен, то и ненавистен и озлоблен он не будет. Вот и Аксинья, несмотря на свою тяжелую жизнь, осталась светлой и всех любящей бабой. Щекастая, веселая, добрая, она всегда шутила, подбадривая молодого барина. Очень любил ее Николай и относился к ней, как к родной матери, а к Дуняшке – как горячо любимой младшей сестренке. И вот теперь старая кухарка лежит, как будто даже блаженно улыбаясь, не видя, вернее видя, но будучи не в силах утешить свою осиротевшую рыдающую дочь.
– Маменька, да на кого ж ты меня покинула?! Кому я такая нужна-то?! – причитала зареванная Дуняша. – Возьми, возьми же меня с собою. Нет жизни без тебя мне на свете сем.
Шелков, сколько себя помнил, крайне редко видел Дуняшку в слезах. Обычно всегда она была весела и приветлива. Все детство они провели вместе, играли, шалили, гуляли в лесу. И всегда Дуняша была радостной, солнечной и такой миленькой. Сейчас же Николай увидел ее совершенно с иной стороны. Со стороны, где много боли, страдания и чувства беззащитности и скорби. Возможно, все те годы, он не был достаточно внимателен к ней.
– У тебя все хорошо будет, Дуняшка, – откуда-то нашел в себе силы для утешения Николай и поспешил подойти к кухаркиной дочери. – Тебе совсем незачем покидать столь рано мир сей, ведь ты еще так нужна ему. Да, сейчас тебе трудно осознать это, но просто услышь слова мои…Ты же сильная у меня. – Затем, немного помолчав, Николай продолжил, понимая, что Дуняше весьма тяжело было разговаривать с ним: – Я попрошу взять тебя к себе на кухню Евгения Марковича Шаронского, это наш давний друг семьи, он не откажет мне. Ладно, голубушка? Послужишь ему? – Николай присел к ней и обнял, стараясь хоть как-то успокоить и дать ощущение, пусть и малой, защиты.
– Ему меня за деньги продадите, да, барин? – пуще прежнего начала рыдать Дуняша, сильно трясясь и вздрагивая в объятиях барина. – Конечно, вам ведь деньги нужны сейчас. Что стоит вам сироту в чужие руки отдать…
– Еще чего, глупая! – удивился Шелков такому невиданному поведению девицы.
– Коли за деньгами бы гонялся, то и не спрашивал бы тебя вовсе. Да и Евгений Маркович вряд ли дал бы мне сейчас даже и малую сумму. Сама понимаешь, дела купеческие… Риски, риски да ставки. Обидно мне за тебя, лебедушка, страсть как обидно. Вот я и могу поговорить с ним, чтобы он на работу тебя взял.
– Маменьку бы похоронить мне для начала, а потом уже и жить по новой, – Всхлипывая и вытирая раскрасневшиеся глаза подолом сарафана, произнесла Дуняша, отстранившись от Николая. – Ан все ж без матушки ненаглядной моей, боюсь, не стерплю уж более ничего на свете.
– У