по всей видимости, стало лучше.
– Да кто унес-то?!
– Те же крестьяне, барин, что к себе сподобились милостью взять Прасковью Алексеевну, так и вещи взяли к себе на хранение. – После этих слов Игнат наконец встал и побрел в сторону выхода из поместья.
«Хорошо, что хоть что-то удалось сохранить, – думал Николай, медленно передвигаясь по сгоревшей территории, держа руки на грязном поясе. – Хотя, что теперь эти вещи, по сравнению с убытками… По сравнению… С… убытками…» – Николай вдруг резко остановился, суть вкопанный. Лицо у него сделалось каким-то испуганным. В глазах его появилось, будто бы какое-то озарение и грусть. Он сжал испачканные и холодные руки в кулаки.
«Убытки! Отец велел мне подсчитать вчера убытки!» – произнес про себя Шелков, и ему сделалось еще невыносимее на душе. Последнюю просьбу, последний наказ отца он не выполнил, забыл, отложил на потом! На какие-то секунды он поднял тяжелую голову к небу, затем опустил вниз и убитый горем побрел к воротам. Все его тело будто пронизывала ноющая боль, которую, казалось, ничто уже не могло залечить, даже время. Ведь это был последний наказ отца, и Николай не выполнил, не выполнил его! Он отнесся к поручению, как к абсолютно неважному, к чему-то, чем можно пренебречь. Он не вспомнил, не вспомнил, забылся, предался какой-то глупой праздности и так и не сделал полезного дела, а теперь… Теперь ничтожно поздно. Да и смысла не было уже пытаться что-либо сделать.
Впрочем, Николай обходил вокруг сгоревшего поместья, оценивая каждый утраченный предмет: «Четыре пятых части забора, один дровяник, одна баня, пять мастерских, один дом,» – шептал Николай числа убытков, как будто бы оправдываясь перед мертвым отцом и самим собой. Он всегда выполнял просьбы отца, пусть даже иногда и не в срок, однако и сейчас был уверен, что должен был выполнить-таки эту уже бессмысленную просьбу. Хотя легче ему вовсе не становилось. Чувство вины щемило изнутри и заставляло скукоживаться, а облегчение никак не наступало. Тем более, Геннадий Потапович требовал тогда от сына доклад совсем не о тех убытках. Однако Николай теперь не мог и предположить, сколько товаров и иных вещей удалось вынести рабочим, так как все было унесено на хранение в какую-то крестьянскую избу, где находилась маменька. О, как же паршиво в тот момент чувствовал себя сын купца! Вчерашнее утреннее угнетающее чувство праздности никак нельзя было сравнить с тем, что творилось с его душой сейчас.
– Ладно бы не успел… Но просто взять и забыть! Какой срам… Мра-а-азь же ты, Николай, – тихо произнес себе под нос Шелков. Наконец он не выдержал всего этого напряжения и ударил себя по лицу. Алые его губы скривились в злой гримасе. От удара на правой щеке и части носа загорелось достаточно немалое пятно. Он впервые за это время обозлился на себя. – Ведь отец просил меня, – шептал Николай. Руки его то нервно сжимали грязную ткань одежды, то до боли жали друг друга. Полностью погруженный в свои мысли, он побрел к деревенским избам, дабы увидеть матушку. Он никогда не общался с крестьянами, которые жили за