с ним?! – крикнул ему Шелков, слезая с телеги.
Старый сторож выпрямил свою изогнутую спину и в каком-то недоумении оглядел приезжих и Николая, одежда которого явно не отвечала его положению в обществе.
– Дома… Дома. Сейчас я пошлю за ним, не извольте беспокоиться, – сиплым голосом ответил сторож и, заглянув в дом, велел, вероятно, кому-то из слуг сбегать за хозяином. Затем он вернулся к дворовым собакам, которые уже почти съели свои порции и, что-то тихо сказав им, вновь бросил свой взгляд на приезжих: – Сейчас Евгений Маркович выйдут, – кивнул сторож и, получив ответный кивок от Шелкова, принялся забирать у собак посудину, из которой они ели какие-то помои.
Дуняша тем временем пристально изучала взглядом большое здание нежно-желтого цвета, особо внимательно рассматривая белые колонны. Здесь, по всей видимости, ей предстояло очень долго жить, скорее всего, теперь уже и всегда. Дом показался ей достаточно красивым и приятным. Было в этом месте какое-то теплое притяжение, какая-то бесстрастная мания. Глядя на эту милую картину большого дома на фоне темно-зеленого леса, Дуняша ощущала спокойствие. К тому же это чувство наводило на пока еще тускловатые мечты о каком-то более хорошем будущем. Должно быть, Дуняше именно этого и не хватало, в последние дни так точно. Чувствовалось ей, что многое у нее пойдет по-другому, не так как прежде. Да и станет она сама теперь другой, чуть более даже совершенной, чуть лучше, чем была. Однако крохотная тревога все равно продолжала еще тяготить ее сердце. Так просто взять и выдохнуть, будучи уверенной, что ничего плохого с ней не сотвориться, она еще не решалась.
– А-а-а, Николай Геннадиевич, родной мой! Как это вы здесь?! – раздался вдруг голос выбежавшего на улицу купца. По всей видимости, он совсем недавно проснулся или же его даже разбудили прислуги в связи с приездом Шелкова, поскольку выглядел он малость заспанным, в немного небрежно надетой на скорую руку домашней одежде и со слегка взъерошенными волосенками.
– Здравствуйте, Евгений Маркович, – улыбаясь, поприветствовал его Шелков. Он почтительно поклонился человеку, который был в два раза старше его и, не отвечая на вопрос Евгения Марковича, продолжил: – Прошу прощения, что потревожил вас. Вы, видно, изволили отдыхать сегодня. Как поживаете-с? Не хвораете ли? Настасья Петровна как?
– Да, слава Богу, помаленьку! Здоров и полон сил, как бизон, – Евгений Маркович на мгновение улыбнулся, но тут же убрал эту улыбку и сделался каким-то даже печальным. – Соболезную твоему горю, родной мой. Знаю я о беде твоей. Ты прости меня, невежу паршивую. Прости, что не явился в последний путь проводить горячо любимого мною Геннадия Потаповича и Прасковью Алексеевну. Я только вчера вечером из Петербурга воротился. Ко мне Настасья Петровна подходит, вся бледная-бледная и грустная такая. Вчера же и узнал от нее, что такая беда с хорошими людьми случилась, – Евгений Маркович обнял Шелкова и залился горючими слезами. Шелков любезно обнял его в ответ, ведь, он и сам очень нуждался в то время в объятиях, потому как разговор