были созвать родители по домам.
Отдышавшись несколько минут, Шелков решил идти к подвесному мостику, что перекинулся через большой голубо-зеленоватый пруд. Этот мостик находился в трех минутах от старого трактира, соединяя одну не самую столичную часть Петербурга с другой, еще менее великосветской. Однако и на одной, и на другой стороне можно было нередко встретить какого-нибудь статного господина с золотыми часами и кожаными отполированными сапогами или же красивейшую, прелестную девицу, одетую в платье известного французского или английского портного, с перчатками и самой модной в Европе шляпкой.
Седые веревки моста усердно покачивались в такт ветру, и, подойдя к мостику, Николай теперь уже не решался идти по нему, поскольку состояние его явно было не самым стойким для подобного хождения. К тому же он тотчас пришел к выводу, что ему совсем незачем переходить на ту, абсолютно такую же, часть Петербурга. Ведь там находились точно такие шумные трактиры, так же бегали и визжали неугомонные беспризорные дети, валялись на узких улочках пьяные мужики и под ручку разгуливали более-менее состоятельные лица, должно быть, самоутверждаясь таким образом каждый раз в понимании, в каких тусклых районах города они живут и как ярко они тут светятся. А потому, зная, что на той стороне все точно так же, Шелков решил не тратить на нее свое жалкое, бессмысленное время. Вместо этого он решил направиться к берегу пруда, сам себе не объясняя для чего. Там, где находился Николай, мост начинал тянуться с небольшого холмика, а потому, чтобы оказаться у берега, нужно было еще осторожно спускаться вниз. Шелков, даже немного подпрыгивая от напористого воздействия на него крепкой наливки, чуть было не свалился вовсе, если бы его заплетающиеся ноги сами по себе не побежали быстро-быстро вниз. Почти прилетев таким способом к берегу, Николай сел, а вернее, почти упал на темно-изумрудную траву, тяжело дыша. Вскоре он поднялся и отряхнул свои крестьянские штаны.
Писклявые лягушки нудно квакали в том месте, и никакая брезгливая дама ни за что не спустилась бы к этому пруду, дабы насладиться природой. В раннем детстве Николай очень боялся лягушек, змей, ящериц и тому подобных гадов, коих он в то время старался обходить стороной. Геннадий Потапович иногда даже мог прилюдно стыдить его за то, что при виде пробежавшей ящерки маленький Николаша бежал к маменьке и прятался за ее длинную ситцевую юбку. Отец в такие моменты огорченно качал головой, приговаривая: «Ну что ты, как девица, боишься всего, ведь просто ящерка пробежала, она сама тебя, дылду такого, боится. А ну отойди от матери и не позорься, ты мужчина будущий, а не баба!» И в такие моменты маленькому Николушке было даже немного обидно от того, что его потерянность и страх отец совершенно не ставит во внимание, а заботится лишь о том, как бы сынишка не вырос позорным трусом. Впрочем, Николай совсем не держал на него зла из-за этого, и впоследствии, спустя много лет он даже находил такие методы воспитания правильными или, по крайней мере, допустимыми.
Николай