действием силы и, как считал он, долголетие земной жизни.
Слегка согнувшись от всего этого умиления, радости и, что уж скрывать, сильной телесной и душевной усталости, Николай медленно начал проваливаться в дремоту. Деньги его все так же лежали на старой деревянной маленькой тумбочке.
– И что же ж он такой веселенький-то пришел? – раздался тихий голос Владимира Потаповича за дверью комнаты Николая. – Как кот умасленный прямо.
– Похвалили, может, за работу добротную, али денег дали, али еще чего случись… Разве у него допытаешься. Он, кажется мне, Владимир Потапович, настолько спесивый, что даже не считает нужным слово сказать не то, что мне – старухе услуживающей, но и вам даже, – подала голос и хрипящая горничная. – Ох, и не нравится же он мне. С характером паренек, видно, что с характером. – Она поправила большую заколку в виде стрекозы на голове своей.
«Есть же этим двум дело до меня…» – сквозь дремоту подумал Николай. Летнее солнышко нежно целовало его загорелое молодое лицо. В тот момент Шелков пожалел о том, что не приоткрыл окна, поскольку ласковый ветерок и солнечный свет могли бы слиться в одну невообразимо приятную композицию. Но дабы не утратить чувства умиления и полусон, Николай решил уже не подниматься для того, чтобы приоткрыть окно. Однако смириться с тем, что ветерок дует там, на листву деревьев, а на него – нет, было малость трудно.
Вдруг дверь в комнату его скрипнула и медленно приоткрылась. На какой-то момент Николай решил, что ему это почудилось. Ведь ни дядюшка, ни горничная никогда не заходили к нему. Он даже уже оставил мысли о крючке на двери, поскольку был уверен, что уж точно никому здесь не сдался.
Спустя буквально секунду после «сомнительного дверного звука» тонкий слух Николая уловил чье-то тяжелое дыхание. Обычно так тяжело мог дышать только Владимир Потапович, поскольку, как рассказывал Николаю Геннадий Потапович, брат его в отрочестве зимой провалился под лед и еще около года потом страдал болезнью легких.
– Вот же ж, собака сутулая… Никак действительно деньжонок поотхапал племяш. И ни гу-гу же, – гневно прошептал дядюшка, высовывая в комнату свою косматую голову. Он попытался задержать дыхание, чтобы не кашлянуть. Кажется, те трудности с легкими у него не разрешились до сих пор, и он достаточно часто кашлял и кряхтел. – И сколько же ж там у него, интересно…
– Его дополнительные деньжонки были бы нам весьма кстати, Владимир Потапович, хоть половиночка-то, – прошептала горничная. – Ну и вы ведь, сама я слышала, как говорили ему, что лодырей да прохиндеев не потерпите в квартире своей, этак он же наперво и понял, что платить вам надобно. – Она тоже заглянула в комнату к Николаю, дабы убедиться своими глазами, что у него появились деньги.
– Да тише ты, тише, глупая баба, разбудишь еще его, – заворчал на нее Владимир Потапович, не подозревая того, что Николай и так отлично слышал все их речи.
– Его-то разбудишь, – замахала руками Аннушка, – он всегда спит