менее чем за десять минут до назначенного срока. И правило это сегодня уже не было выполнено. И более того, Семеныч опаздывал, реально опаздывал, что уж совсем не вязалось с ним, и Будайкин мог только догадываться, какие объяснения придумывал в данный момент этому факту его молодой коллега.
От таких размышлений Владимиру Семеновичу ой как поплохело, но встать и пойти сменить Сережу он не мог – как можно менять напарника на посту, когда П. нет? Такой вопрос забором стоял перед Будайкиным, заслоняя от него все прочие неурядицы и нестыковки его в обычном поведении, которые уже почти наверняка стали заметны не только ему одному, но только что он мог с этим поделать? Покинуть пост Серёжа – тем более у шлагбаума – до прихода сменщика не мог. Оставалась еще рация, но она была на общем доступе, и опоздание Семеныча, в случае его разговора с ним, сразу становилось общим достоянием. Общее достояние измерялось на тот момент третьим номером смены, новичком, с которым отношения у Сережи, в отличие от Будайкина, проявлявшего отеческую заботу, сразу не заладились. Были опасения, высказанные однажды самим Будайкиным, что третий, так сказать, стукачок, поэтому выдать в эфир неявку Семеныча на смену Сережа сразу не решился, но по прошествии получаса от контрольного срока Будайкин сквозь полудрему услышал над головой – рация лежала на полке над кроватью – знакомый скрип и пощелкивание, а затем и явно взволнованный сережин голос:
– Первый, ответьте. Как слышите? 10.30. Полчаса смены. Прием.
Формулировки, выбранные Сережей, что Будайкин не мог не отметить, были самые нейтральные, мало что третьему уху говорящие, но в связи с тем, что рация в целом использовалась крайне редко и только в назначенные расписанием сроки, не могли все же не обратить на себя внимания, поэтому взяв рацию, Владимир Семенович долго не мог решить, что сказать в ответ. То, что в итоге сорвалось в эфир, явно не планировалось Будайкиным. Оно вылетело из него, зависнув будоражущим тезисом в голове напарника:
– П. нет, Сережа. Как слышишь меня, прием.
Сережа относительно быстро переварил услышанное. Он уже успел хорошо узнать Семеныча и чувства юмора в нем не отмечал. Поэтому, почти сразу и вполне серьезно, уточнил:
– Что с случилось? Он умер?
На что и получил ответ, заставивший его на этот раз замолчать надолго:
– Нет, Сережа, что ты! Этого не может быть. Его вообще никогда не было.
Мысли эти, выданные в эфир, озаботили не только Сережу, но и третьего, который был удивлен ими не менее, если даже не более Сережи, но зная Будайкина всего-то неделю, не придал ей серьезного значения, подумав, прикалывается, мол, старый, чего там. Сам же Владимир Семенович вдруг понял: то, что было только частью его самого, теперь стало общим. И более того, он никак не может контролировать этот переход, совершавшийся с данного момента помимо его воли. Он контролировал себя и свою