помимо языка, не нуждается в непонимании не потому, что апофатически нейтральна, а потому, что онтологически безвозмездна, то есть безответственна к любым интерпретациям, или герменевтемам. Бессмысленность семиотизируема до недесемиотизируемости, нарушая границу между бытием и его языком: дежавю по истине подвигает к отчуждению ото лжи, но не удостоверяет наверняка, отказывая в субстанциальности как добру, так и злу. Отказавшись от верифицируемости и фальсифицируемости смерти, человечество обрекло себя на автореферентную недостаточность, заключающуюся в доведении до абсурда всего того, что не может быть обессмыслено или воантиязыковлено. Страсти по бытию загнали онтологию в комнату смеха, в которой все зеркала оказались разбиты, а тоска по зазеркалью обернулась оптическим скандалом: «Галлюцинирую, следовательно, существую». Если Злокозненный Демон чурается наших софистических аргументов, мы вправе отсоветовать ему комплекс неотчуждаемости, при котором различие между куклой и кукловодом настолько минимальна, что оба оказываются бессмысленными – расточительными для гипостазирования онтологической статусности, то есть для упреждения всемогущества в его автореферентности. Апофатическая лингвистика претендует на место традиционного богословия для того, чтобы возвратить философии её теологический фальстарт – систему координат для всех точек отсчёта. Антиязык восполняет в языке бытия то, что не поддаётся онтологическому воязыковлению, выступая в качестве фундаментального скандала в ва – банк с перформативной парадоксальностью: если после смерти Бога стало всё позволено, то грех было не воспользоваться этой всебессилием и не поддаться на хайдеггеровскую тавтологию бытия и языка, после которой невозможно умыть руки; то, что несоразмерно онтологическому воязыковлению, может оказаться безрассудным к онтологизации, минуя языковую стадию: существовать – значит быть неотчуждаемым; другими словами, не зависеть от языковой прописки в бытии и бытийной прописки в языке. Метаязык бытия отменяет хайдеггеровские примочки, сводящие лингвистику бытия к философской антропологии и экзистенциальным экзерсисам. Хайдеггер накрахмаленно–чистоплотен к перформативной парадоксальности, для которой у него нет ни правила, ни исключения: этимологическое плетение словес подменяет собой лингвистическую экзорцизм и онтологическую спонтанность, а экзистенциальные ракурсы придают естественное позиционирование в отношении аутентичного несуществования; перформативная парадоксальность – это проход, в котором бытие просачивается в язык, а язык в бытие; то, что остаётся непросочённым, остаётся в своём неподлинном несуществовании. Бессмыслица придаёт смысл небытию, полагаясь на чистую не(ре)презентативность, в которой нет места перформативной парадоксальности – риска получения неотчуждаемого онтологического статуса. Слова, обозначающие слова, которые являются названиями аутентичных слов с частично
