в углах, прищурились.
– Но тут уже ничего не поделаешь, – откинув полог, она села на кровать. – Загубил ты его, как и троих до него. Я дала себе слово, что такое, по крайней мере, здесь, больше не повторится.
Она наклонилась над мёртвым бароном.
– Скучно тебе, да? Ничего, там где ты теперь, не заскучаешь. Они все очень хотели выступить перед тобой в последний раз. Хорошая колыбельная, да? Такая, что и просыпаться не захочется или просто не получится. Эгиль и остальные барды ну очень хотели её тебе спеть – я просто исполнила их просьбу.
Чёрная Гронья встала, подошла к окну. Луна скрылась за тучами. Ведьма села на подоконник опустевшего поместья и стала что-то бормотать под нос.
– Тётушка, – ведьма услышала над ухом голос Эгиля и струны лиры сами потянулись к её пальцам. – Тётушка?
– Да, мой мальчик? – отозвалась ведьма.
– Осталась только Ида, дочь барона.
– Та девка, которая ушла и не слушала меня? Я её толком не видела. Она что, ещё жива? – в недоумении спросила Гронья.
– Тётушка, она носит дитя под сердцем. Я не могу, мы не можем… – голос Эгиля звучал виновато.
Ведьма закусила язык и приказала Эгилю вести её к дочери барона.
Девушка-убийца мирно спала на своей кровати, околдованная мелодией, вокруг неё витали духи троих бардов, не смея приблизиться. Как только в комнату вошла Гронья, призраки повернулись к ней. Одноногий старик, девушка и мужчина средних лет ждали приказа.
Погладив кинжал, висящий на поясе, Гронья подошла к кровати и всмотрелась в лицо Иде. Потом откинула полог, присела рядом с ней, наклонилась над ухом девушки.
– Да будь ты проклята, убийца. Чтоб жизнь оборвалась твоя твоими же руками, и как твою зловещую утробу покинет малое невинное дитя, так слово твёрдое моё и сбудется тотчас… Что такое?
Ида изменилась в лице, зажмурилась, часто задышала, но не проснулась.
– Проклятье, – ведьма поняла, в чём дело и откинула одеяло на пол. – Так и есть, проклятье!
Ведьма задрала сорочку девушки, уложила её на спину, положила рядом кинжал, и стала шептать под крючковатый нос заговоры. Уже давно Чёрная Гронья не принимала роды.
Non inultus premor[1]
Граф де Корбу стоял на коленях перед образами, вцепившись дрожащими пальцами в священное писание на книжной подставке. Что делать? Что делать?
Он молился уже три часа, но ответа так и не пришло. Бог молчит.
– Прости мою душу, Господи, прости меня, – граф с трудом поднялся на ноги с молельного места. По каменному полу застучала крепкая трость, передвигая больные ноги, граф побрёл к выходу из молельни.
Если небеса молчат, то он найдёт другой способ узнать правду. Он замолит грехи потом, ведь он сделает это во благо – если правда не откроется, то одна юная душа может безвинно попасть прямиком в ад. Подобное чуть не случилось двадцать лет назад.
Франция, 1332 г.
…Он встретил её поздним мартом, когда снег ещё не сошёл полностью