– Августина решила, что вместе со мной она сможет перебороть свое отвращение и переночевать в борделе. Сменив постель, девушка залезла под одеяло и попросила меня продолжить чтение.
Остановился я в момент, когда до моих ушей донесся мягкий голос, нотки в котором выдавали, что его владелица находится на самом крою пропасти, в которую ее вот-вот затянет, а выбраться из нее она сможет только с первыми лучами солнца.
Августина исповедовалась. Я внимательно слушал ее рассказы о близких, о матери, что бросила ее в возрасте, когда она не могла толком и говорить. О детдоме, о первой любви, что разбила ей сердце вдребезги. О том, как сложно ей давался переезд, о первых месяцах работы в борделе и о том, как она благодарна мадам Келли, что взяла ее под свою опеку и заменила ей кровную мать. О ее страхах вернуться к нищенскому существованию, о том, что ей боязно от того, что, как ей кажется, она начинает влюбляться в меня.
Ее речь становилась все менее разборчивой, с каждым произнесенным словом сон подступал все ближе и ближе. Я отложил книгу и пересел на край кровати, на котором, свесив руку, лежала Августина. Закончив со своей биографией, она подошла к главному – тому, ради чего она влачит свою нынешнюю жизнь и так печется о сбережениях. Это была мечта о загородном доме вдали от грязи больших городов. Он бы находился на лесной опушке, каждое утро она могла бы прогуливаться по тропинкам, вслушиваясь в трели птиц, рассматривая густую листву дубов, и наслаждаться уединением с природой. У дома она возвела бы небольшой сад с цветами, куда слетались бы шмели, пчелы и бабочки, радуя ее своим пестрым видом. Но главное – она смогла бы отдаться тому, чем горела с тех пор, как себя знает – живописи. На ее полотнах не было бы ни людей, ни возведенных ими градов. Лишь чистота естества и его обитателей, а особливо – бабочек.
Последнее она произнесла несколько раз подряд, перед тем как полностью отдаться сну. Я же в ту ночь так и не смог сомкнуть глаз. На следующий день я заключил сделку, и с тех пор Августина уже никогда более не встречала моего силуэта во владениях мадам Келли.
Мы проходили узкими переулками, резко перетекающими один из другого. Причина – сотрудницам публичного дома было запрещено заходить в здание через главные двери, для них существовал лишь черный вход, дабы посетители не смогли застать их вне образов. Августина сняла наушники и повесила их на шею, временами оглядываясь через плечо – это действие, со временем доведенное до безусловного рефлекса, не было повлечено страхом или стыдом, что кто-то сможет увидеть ее в пути в столь нетривиальное место, ведь о его наличествовании в городе знали лишь те, кто либо уже входил, либо готовился присоединиться к клиентуре заведения. Для непосвященных оно оставалось бывшим зоологическим музеем, выкупленным и переоборудованным под свои нужды богатой вдовой, которая первым делом обнесла свои имения высоким кованым забором. Нет, излишняя осмотрительность Августины была вселена в нее мадам Келли, что учила