Ничего большего от него и не требовали и, сам он не раз говорил себе именно то же самое:
«Если существую, значит, живу»
Засыпая с бутылкой пива в руках, когда за окном начали слышаться гудки автомобилей, а за каменными домами рассветать, Джон уносился в страну сна, где он был счастлив. К вечеру, с появлением первых звёзд на небе, его серая жизнь возвращалась обратно в привычный распорядок, толкая его в плечо:
«Эй, ты! Вставай, сегодня тебе предстоит показать лучшее, на что ты способен! Время дарить радость детям и их родителям! Улыбнись, Джон!»
Он ждал этого дня – именно такие дни он любил больше всего на свете, после хорошего, крепкого сна. Работа была частью его жизни и частью его души, а он был частью своей работы. Надевая на себя потрёпанную временем одежду и, старые порванные коричневые ботинки, Джон улыбался. Не оттого, что ему было радостно отправляться на работу, (а он любил цирк) а оттого, что он давал заспанному лицу тренировку, чтобы, когда выйдет на большую сцену, оно не подвело и, смогло выжить эмоцию, которая так нравилась зрителям – в особенности маленьким детям, которые приходили отмечать дни рождения со своими родителями. Они держали в руках надувные шары и, кричали, кидали в рот пару горстей сосательных конфет, смеялись, указывали пальцем на животных, людей и большой остроконечный купол – первый раз они видели такое – большое и прекрасное. Возможно, им бы даже хотелось полететь до самого верха, как и циркачам, но они всего лишь дети – они лишь мечтали. Когда-то и Джон был таким и изумлялся каждой увиденной мелочи, а потом повзрослел.
Запирая ключом входную дверь квартиры, Джон считал в уме, сколько сегодня человек придёт на шоу, чтобы он смог позволить себе хороший и вкусный ужин – ему так надоело пить пиво каждый день, есть спагетти на сковородке без ничего – пицца, вот что ему хотелось в этот вечер. Огромный, вкусный и сочный кусок пиццы с тянущимся сыром.
Потом, спустившись вниз по скрипучей лестнице, быстренько, чтобы не разбудить «дракона» под ней, он шёл в своё рабочее место в маленькой гримёрке; пешком, за каких-то двадцать с лишним минут, считая прохожих, проносящихся мимо него, а вдруг, – они сегодняшние зрители. Он считал каждого из людей – и старых, и молодых, и детей в рваных джинсах, и бабушек с тростью, и, даже собак, хозяева которых, возможно были бы не прочь сегодня посмотреть на шоу. Это происходило частенько, но, частенько, зря.
Зайдя в небольшую комнатку, Стрикальски доставал маску из ящика сжимая их крепко-крепко, и становился клоуном Джоном. Смотря в зеркало в гримёрке, в отражении он всегда видел, грустную мимику, одинокого, несчастного мужчины, и, загримировавшись сотнями слоёв красок, ничего ровным счётом не менялось. Глаза за ней были пусты, мучительно уставшими и одинокими.
– Сегодня будет представление, которое вы никогда не забудете! – дирижировал старый, седой старик в чёрном костюме, размахивая руками, пытаясь улететь