это от плохого характера, как ты сама справедливо и попрекаешь, – пища впрок не идет. Да и болонью эту ты купила на два размера больше… Надеялась, вырасту еще?
– Какой в магазин завезли, такой и купила, ведь никакого не было… А насчет характера – что правда, то правда… Никак не уймешься даже под старость лет… Вот хоть бы уполномоченному перестал досаждать. Другой бы ему тут бутылочку, там подарочек, глядишь, и оставит в покое… Сказано ведь – любить врагов своих…
– Своих, матушка, своих… а не врагов Церкви. Сколько они по Руси церквей позакрывали, людей развратили…
– Будет им подарочек, печать антихриста на правую руку… – непоследовательно соглашается она.
– Вот-вот, – кивает на нее батюшка. – Меня смиряет, а сама при встрече с Лютовым бровью не поведет… Да, жизнь вся вокруг искаженная, кривое не сделаешь прямым… Иногда сам не знаешь, то ли подвиг совершил во славу Божию, то ли великий грех…
Однажды такая вышла со мной уголовная история… Я перед службой часто и ночевал в храме, чтобы зря не ездить по шестьдесят километров туда и обратно. Раз просыпаюсь глубокой ночью, слышу стук, как будто стену ломают. Ну, спустился в придел, где раньше вторая дверь была. Ее заложили, но кладка-то не такая, конечно, как в толще стен. Там, и правда, долбят ломом. И голоса: трое. Тьма непроглядная, на версту вокруг никакого жилья. Затаился я, пока один полез в пролом. Тогда накинул ему мешок на голову, втянул внутрь. Руки ему связал… Двое других шум услышали, испугались, не полезли. Свет зажег. Сижу, жду рассвета… Взломщик мой связанный лежит на полу, рукам больно, грозится: «Тебе, – говорит, – грех будет». «Ничего, – говорю, – я покаюсь… А тебе подушку подложу. Тебе-то не грех церкви Божии грабить?» Не одолел бы я его, они бы и меня ломом…
Утром сдал в милицию, куда уж они его определили, не знаю. А вспомнить жалко… Молюсь за него всегда, имени-то не спросил, – так без имени поминаю. Иногда думаю, пожалел бы его, простил, как святой Серафим разбойников, может, и этот покаялся бы?
– Или пошел бы другие церкви грабить… – говорит матушка.
– Или пошел бы… Развратили, споили народ, совсем он одичал, потерял и образ Божий, и человеческий… А к Церкви власти такое отношение насаждали своим примером…
– У антихриста какой первый враг? – спрашивает меня матушка и сама отвечает: – Известное дело…
– Но вот вы спросили о праведнике оставленном… только и то истинно, что всем нам далеко до меры праведников… Может, потому и отцы наши страдали, и вся Церковь – за оскудение духа… Да и мы сами разве что только скорбями спасемся…
Троица в тот год была очень ранняя. В сыром лесу вокруг церкви еще стояли поляны ландышей, нежно лиловели фиалки. А с вечера и на рассвете самозабвенно пели соловьи.
Ездили служить панихиду на кладбище за деревней Старый Лог. Батюшка чу́дно определял расстояния – до вокзала три пятидесятых псалма, до ближайшего села – двести Богородичных молитовок.
Утреннее правило вычитал за рулем вслух, лицо посветлело:
– Доброе утро!
Его