Марфе, Елизавете… и сотвори им ве-е-еч-ную па-а-а-мять!
Где эта вечная память, если ничто не вечно? – только в памяти Самого Господа, в которой никто не умирает, потому что Бог наш – не Бог мертвых, а живых.
Усталые, рано постаревшие лица, глаза, обращенные к алтарю, к незримому Богу, с примиренной, горькой или исступленной надеждой, – народ Божий, труждающиеся и обремененные, плачущие, нищие духом… Нет здесь закосневших в сытой наглости и самодовольстве, в тупой властности; нет и ни одного такого черного, страшного, испитого лица, какие с ужасом и тоской видишь у пивных; нет и рожденных в беззаконии и живущих во грехе, отделенных от Тебя до рождения, потерянных, обманутых, униженных, сломленных, ограбленных и оскорбленных. Кто взыщет за эти убиенные заживо души? И с кого за них взыскать?
– Глубиною судеб Твоих, Христе, всепремудре Ты предопределил еси коегождо кончину жизни, предел и образ…
И мы все будем взвешены на весах Твоих и найдены слишком легкими, но если на одну необъятную чашу возложить все силы окружавшей нас тьмы, а на другую – наши малые силы противостояния ей, неужели милосердие Твое не восполнит того, чего каждому из нас недоставало?
«Боже великий, и вечный, Святый, человеколюбивый, сподобивый нас в сей час стати пред неприступною Твоею славою, на пение и хвалу чудес Твоих, очисти ны недостойныя рабы Твоя…»
А перед праздником Святой Троицы в высоком храме стоит густой и сладкий дух, как над скошенным лугом. Подсыхают охапки травы, разбросанные по полу вместе со срезанными в ней колокольчиками, клевером и медуницей. Две большие березы склоняются над царскими вратами, другие, пониже, осеняют южный и северный алтарные входы, проемы окон. Ветки лиловой и белой сирени, подсвеченные красными пионами, как множеством лампад, стоят под иконами, у амвона. Деревья, цветы и травы вошли в храм, чтобы в нем получить освящение.
Отец Александр совершает или повторяет надо мной таинство Крещения – с условной формулой: «если не крещена была». Он и настоял на этом, раз оставалась у меня хоть малая доля сомнения, что меня крестили в детстве. Задал несколько вопросов, и я ужаснулась: никто не говорил мне о моем Крещении и давно уже некого спросить. «А если и крестили, миропомазали ли вас? Перед войной у деревенского священника могло и не быть освященного мира. Тогда и церкви-то были закрыты…»
В белых с золотом ризах, тихий и легкий, он совершает таинство по полному чину, и я произношу священные и страшные обеты, перед судом которых буду стоять всю последующую жизнь.
– Сочеталася ли еси Христу?
– Сочеталася…
Если и крестили меня при рождении, кто произнес за меня эти слова? Где эти восприемники, почему не знала я от начала дней ни церкви, ни даже Светлой Пасхи?
– И веруеши ли Ему?
– Верую Ему, яко Царю и Богу…
О, если бы мы все, кто однажды произнес эти слова, могли