На длинный понадобится пять лет.
Луиза хочет короткий. Тома объясняет: рассказывает ей про Люксембургский сад, про время, когда он болтался без дела, махнув на себя рукой, про самоубийство Пьетты, про метаморфозу, про встречу с матерью двух своих дочерей и про страх, внезапно охвативший его в тридцать лет, когда он заканчивал медицинское образование, – страх, что он никто и у него нет ни единого подлинного желания. Говорит он долго и просто. Все это он уже рассказывал другому человеку и иначе.
– Я совершенно не знал, чего действительно хочу. Как будто передо мной стояла стена. А моя жизнь —
за ней. Я начал заниматься психоанализом, чтобы выжить. Времени понадобилось много. Это была толстенная стена. – И что теперь? – Стена никуда не делась, но я научился иногда проходить сквозь нее.
Луиза слушает и смотрит на него. У Тома приятное, ясное лицо. Его черные глаза и ровный голос действуют на нее успокоительно. Покой, взаимное доверие – такое с ней бывает редко. – Тома… Сегодня утром, перед уходом, хотя Ромен ни о чем меня не спрашивал, я зачем‐то сказала ему, что обедаю с клиентом.
Луиза взяла в руки чашку, потом снова поставила, она ждет вопроса, но Тома молчит. Она вскидывает брови и наклоняет голову: – Ты не спрашиваешь почему? А я думала, ты психоаналитик? – Вот именно, а психоаналитик ничего не должен говорить.
Совершенно серьезно он достает из кармана тетрадь и ручку, старательно выводит на чистой странице дату. – Мадам Блюм, я никогда не беру плату за первый сеанс. Цену за следующие встречи назначим позже. А пока продолжим. Я вас слушаю. – Хорошо. Так вот, во‐первых, я ответила на вопрос, которого Ромен не задавал. И сама удивилась. Во-вторых, я назвала тебя клиентом. И думала об этом все утро. За десять лет я ни разу не солгала Ромену.
Она замолчала. Тома глядит на нее. На носу у нее блестит капля пота, она не сводит глаз с кофейной гущи на дне его чашки.
– А раз теперь солгала, значит, чувствую себя виноватой, что назначила это свидание. Я могла бы, конечно, вообще ничего не говорить Ромену или, наоборот, рассказать о тебе, о позавчерашнем ужине. Но только для того, чтобы ослабить это чувство вины.
Она опять помолчала, отпила глоток чаю.
– Но главное, сказать правду стоило бы, если бы я хотела противиться желанию и даже удовольствию прийти сюда. А я на самом деле вовсе не хотела.
Капелька пота сползает по носу. Луиза слегка задыхается.
– Надо быть полной дурой, чтобы все это тебе говорить. Понимаю, на самом деле, кем я тебе кажусь…
– Никем ты мне не кажешься.
– На самом деле, я никогда себе такого не позволяла. Наверно, соседство с психологом располагает.
Она подняла взгляд на Тома. Глаза блестят, но блеск не озорной. Тома и вправду кое‐что записывал.
– Итак? Что скажете, доктор?
– Психолог констатирует, мадам Блюм, что вы слишком часто употребляете выражение “на самом деле”. В этом чувствуется стремление что‐то отрицать. Как будто то, о чем вы говорите, происходит не