возвращаться, и он со страхом думал об отставке, стараясь скрывать от подчиненных боль, которую доставляли ему ревматизм и начинающийся артрит. Инквизитор, сидящий через стол от него, в канцелярии цитадели, не понравился Альберто Рамосу, потому что начал разговор не с учтивых обращений, принятых между дворянами. Впрочем, чего еще было ожидать от немчуры, да еще и служащего такому могущественному ведомству, как Святой Официум.
– Мой опыт успел отучить меня от слепого доверия военным, – говорил инквизитор. Его угрюмое лицо не выражало ничего, кроме презрительной скуки. – Как правило, все они заинтересованы в том, чтобы изображать покой и благополучие во вверенных им для опеки городах и провинциях. Вы удивились бы, узнав, сколько раз мы обнаруживали заговоры малефиков, случаи колдовства и расцвет ересей там, где наши доблестные военные и светские власти ни о чем даже не догадывались.
Даже слово «доблестные» в устах инквизитора звучала, как насмешка. Если мимика его и могла меняться, то пока он это скрывал.
– Вот именно поэтому я и счел своим долгом известить его преосвященство епископа Утрехта об этой диковине, – Альберто Рамос постарался доброжелательно улыбнуться, что было не так уж просто для непривычного к притворству старого офицера с лицом, украшенным двумя довольно заметными шрамами от ударов шпаг. Шрамов же на теле имперский офицер никогда и не пытался сосчитать.
– Вы поступили правильно, дон Альберто, – кивнул инквизитор. – По правде говоря, мы с братом Бертрамом изрядно проголодались в дороге. Не найдется ли у вас кувшина местного пива и чего-нибудь наподобие ветчины и хлеба?
– Конечно, святой отец, – Альберто Рамос встал из-за рабочего стола, – на кухне уже все готово, и я бы уже давно велел накрыть в трапезной обед… только хотел вас спросить – может, вначале изволите осмотреть тварь… я имею в виду, перед едой… потому как уж больно смердит…
– Мне самому следовало об этом подумать, – наконец, инквизитор выдавил некое подобие улыбки, что, впрочем, не сделало мягче его суровое узкогубое лицо с высокими скулами и вздернутым носом. – Не будем терять времени, дон Альберто, только, будьте любезны, распорядитесь позвать моего компаньона.
Вонь, как от смеси протухшего животного жира и разложившейся рыбы, начиналась уже от самого входа в подвал. Приходилось только сочувствовать заключенным и стражникам, которым приходилось заходить в смрадное помещение, хотя последние могли хотя бы выйти на свежий воздух и нести караул при входе, а не внутри.
– Вам не обязательно идти с нами, – сказал Кунц, обращаясь к хозяину цитадели. Потом повернулся к своему компаньону – священнику в монашеской рясе и сером плаще из добротного сукна. – Тебе, отец Бертрам, заходить внутрь тоже не обязательно, однако я не уговариваю тебя остаться, зная твое беспримерное любопытство.
Альберто Рамос вдруг понял, что видит общение двух по-настоящему близких людей: в лице инквизитора на мгновение мелькнула теплота и человечность.
– Не