связанные между собой местом, действующими лицами… Вот, я уже начинаю оперировать чуть ли не драматургическими понятиями.
– Скорее, кинематографическими… Как вы отличаете эти сны от обычных? По каким признакам?
– Очень просто. Во-первых, обыкновенные сны по сравнению с этими очень плохо «сделаны».
– Сделаны?
– Н-ну, чтобы яснее… Понимаете, обыкновенные сны – это как киноленты начала века. Все прыгает, дергается, на глаза лезет что попало. Люди на ниточках, словно марионетки… И вдруг – широкий экран! Стереофильм или, по-современному, голограмма. Цвет, объем, звук, запах… Не знаю, понятно ли я говорю…
– Говорите, говорите. Будет непонятно, переспрошу.
– Так вот, те, другие сны всегда цветные и очень-очень ясные, словно и не сны вовсе. За исключением тех, где одни ощущения… Такие они – вроде бы внутри меня цветной телевизор.
– В них есть для вас что-нибудь знакомое? Какие-нибудь элементы пережитого, читанного, слышанного?
– Нет.
– Так категорично?
– Да, конечно. Ведь я, Павел Филиппович, сама много размышляла над ними. Поэтому так категорично – нет.
– Понятно.
– Я хотела разобраться сама… Вот еще такая деталь: ничего и никогда в снах я изменить не могу. Случается, что несколько раз подряд вижу один и тот же сон – вот как, например, смотришь уже виденный фильм. В одном из них я играю в кости на каком-то восточном базаре, может, современном, может, средневековом. Я мужчина. Одежда самая простая: халат, чалма, пояс, из-за которого я достаю мешочки с деньгами – золотыми и серебряными монетами необычного вида, есть даже квадратные, даже с дырками посредине. Я проигрываюсь в пух и прах, что называется. Я сама, то есть именно я, а не он, играть не хочу, я помню, чем все кончится. Но тот, чьими глазами я вижу, входит в азарт, который я прекрасно чувствую, и, сам взвинчивая ставки, проигрывает. Над ним смеются, а он встает, спускается с помоста, на котором сидел вместе с другими игроками и любопытными, и сразу оказывается на базарной площади. Женщины в паранджах несут какие-то тюки, мужчина верхом на осле чуть не наезжает на меня. Тут ко мне подскакивает маленький, грязный, полуголый мальчишка, протягивает руку, просит что-то, видимо, милостыню, а я, то есть он, изо всех сил даю ему затрещину. Мальчишка летит прямо под ноги толпе, а я оборачиваюсь, злобно грожу кулаком в сторону чайханы. А там смеются, показывают на меня, то есть на него, пальцами. Тут мне что-то перехватывает грудь, в районе сердца словно вспыхивает огонь – так становится горячо! – и сон заканчивается… Или вот еще. Я сижу у огня – небольшого, экономного костерка, окруженного аккуратно уложенными неровными камнями. Рядом со мной еще кто-то…
– Одну минуту, Нина Васильевна. Кассета кончилась, я поставлю другую и продолжим.
Несмотря на открытое окно, в кабинете было жарко и душно.
Кончилась еще одна магнитофонная кассета и Нина почувствовала, что силы ее на исходе. Но спать не хотелось – слишком много