в обнимку с лупоглазой девицей, выходит охранник Бенедикт. Он тоже ее увидел, скинул руку с плеча девчонки, подошел, опустив васильковые глаза.
– Вы меня извините, Агния Николаевна, дома жена, мать, сами понимаете. Уж не говорите шефу, что я здесь прошмандуюсь, он сам… -Бенедикт прикусил язык,
– про вторые ключи, а то выгонит в шею. Можно вас попросить?
– Хорошо, хорошо,
– растерянно согласилась Агния, не подозревая какого доброжелателя обретает в Бенедикте.
Обычно она брала подвернувшуюся машину, ехала на Черемушкинский рынок, выбирала свежую вырезку, кусок осетрины, накупала полные пакеты лучших овощей и фруктов. Висячими садами Семирамиды украшавшие темные своды рынка. Теперь, в свои выходные все это охотно покупал Беня Крик, как она, смеясь окрестила скуластого русака. На Беню он не отзывался.
– Что я бендюжник какой?
– Улыбался кисло.
Бенедикт избавил от приятных поездок на базар, сделал ее жизнь еще просторнее, еще пустее. Горчит сладкий хлеб, когда его поедаешь в одиночку, быстрые трапезы на кухне, с Беней, были не в счет. За все долгое время Агния не свела знакомства с соседями по этажу. И соседей как бы не существовало; то был странный дом, полузаселенный; для чего вздымался этот призрак, нависая красными крыльями над скромными рыбаками, над студенистой водой?
К соседке, жене банкира, с которой Агния была едва знакома, иногда приезжал в гости седовласый мэтр, поэт, ублажал ее чтением стихов. Мэтропоэт не ездил на метро, Агния видела из окна, как его побитый жигуленок, словно сиротка из приюта, неловко пристраивается среди мерсов и ягуаров, пестрого зоопарка владык мира сего. Она слышала через стенку заунывное чтение, но слов не разбирала. Ее, конечно, не приглашали на поэтические чаепития, а жаль, раньше она знала много стихов, даже один раз была на вечере в Политехническом… Вот поэт не распорядился бы своей жизнью так бездарно, как она, подумывала, вздыхая, ведь творчество то же самоубийство, дарующее некоторым счастливцам бессмертие.
Одиночество, полное одиночество, сдобренное большим и надежным достатком. Тошно, муторно каждое утро вставать на белые весы, отмечая прибавляющиеся граммы. Да и лицо
– сооруженное навеки!
– если присмотреться, уже давало сбой. Сладкий глубокий вдох улетучивался, наступал выдох. Получалось, она замешкалась, обживая новую судьбу. Какие это были семечки! Хочешь захлебнуться свежим ветром, езжай на Адриатику, в прекрасную Италию! А то зачем старалась? Но ведь надо хоть немного выучить английский, разговорный, немаловажный атрибут богатой культурной жизни, иначе придется не на шаг на отходить от переводчицы, не на шаг от нее не отходить, а какая еще попадется? Маркс, вон, в шестьдесят лет русский выучил, а он, говорят, потрудней английского. Агния не стала листать издания с объявленьями
– профессора зайчегубые найдутся везде
– решила довериться случаю. На столбе у стекляшки метро нашла синий приклеенный