Я б сказала, тяжёлое.
Девяностые годы кому-то лихие,
а кому-то возможность Берёзополье
распродать, растранжирить под властью стихии.
Разорить наши фабрики, наши заводы,
своровать наше золото с чёрного входа,
подписать соглашение в металлургии.
А мы всё же – живые!
Время трудное. Год ровно двадцать четвёртый.
Например, я – за наших. И я – волонтёрка,
пусть не очень старательна, но я упёрта.
Я всегда за Россию. Раскрыла объятья:
– Отче, это – Россия, не надо распятья…
Коловрат встал всем телом на фоне ярила,
у меня много общего с теми, кто выжил,
кто пронёс эту чашу, которая мимо,
кто согласен с Россиею, а не с Парижем.
Прага нашу не примет солдатскую догму,
она будет нам припоминать наши танки,
вот поэтому ты доедай сладкий йогурт,
вот поэтому ты забирай свои тапки!
Время трудное. Может быть, через столетие
мы помиримся все. Даже те. Даже эти.
Михаил Александрович – правнук писателя,
кто стремится музей воссоздать в нашем городе
с оговоркой на вечность, на коей глаголите,
всё исполнится обязательно!
8.
«Задрожал пароход, шевельнулись колёса,
зашумела внизу вода…»
Раньше ездили так по реке вдоль откоса,
это небо – всегда,
эта Волга – всегда,
глаз татарский взирающий косо!
Есть одна только воля – железная плеть,
и острог – купол башни да красная стенка.
А в тюрьме, мой писатель, извольте сидеть,
как Ульянов, как Горький и как Короленко.
Прочитаю, и горло мне сводит от спазм,
словно Плач Ярославны рождается в вечность.
– Дайте руки и, чтобы обнять, дайте плечи,
я такое прочла, чем острог был для вас.
Как штрафбат на войне, эмиграция лучше,
затравили, как будто зверька, тьфу, тьфу. тьфу,
«Задрожал теплоход», плавать словно по суше…
Вам в Стамбул, чтоб спастись.
Нам на отдых – в Стамбул!
А ещё помню, что в нулевые, лихие
за шмотьём туда ездили, ибо базар
нас спасал от бескормиц и Айя-София
нам глядела вослед из страны янычар!
Глаз османский косил один, а второй – жёлтый,
словно меч ассасинов, султанской грозой
был прикрытым слегка.
А мы шли – толпы, толпы,
ибо тьмы нас и тьмы, возвращались домой.
Прочитала всю книгу, пока добиралась,
я в каюте читала, на палубе и
пока ехала в поезде, (помню лишь тяжесть
я баулов и сумок китайских своих!)
Интернет просто глючил. На станции глючил,
по-пацански, по-детски влюбилась я в вас,
неужели так мучить больших и могучих?
Не хочу быть писателем! Но нарвалась.
«Задрожал пароход, шевельнулись колёса,
зашумела