не был ни художником, ни артистом, не имел важного чина, но был простой, добрый и честнейший человек. Впоследствии он стал старостой Армянской церкви, находящейся и теперь при доме Лазарева, на Невском проспекте. Он посещал нас почти ежедневно и был преданным и бескорыстным другом всего нашего семейства. Не имея никакого состояния, он был всегда готов разделить свой последний рубль с людьми, которые приходились ему по душе.
Говорят, будто лицо «есть зеркало души», но его лицо, напротив, служило явным противоречием этой парадоксальной поговорки. Лицо князя Сумбатова носило на себе резкий след восточного его происхождения: сросшиеся густые брови, большие черные глаза, орлиный нос, отвислые губы – всё это было не только не привлекательно, но, вероятно, могло, с первого взгляда, поселить антипатию к нему. Актер, играющий злодеев, был бы, конечно, очень доволен этой резкой наружностью для сценического эффекта. Художник, который вздумал бы представить на картине какого-нибудь Митридата, Ирода или фараона, с удовольствием попросил бы добряка Сумбатова служить ему натурщиком для злодейской фигуры, а князь, по доброте души своей, конечно не отказал бы художнику… И если бы эта картина появилась, наконец, на выставке в Академии художеств, то, вероятно, не один зевака с претензией на проницательность физиономиста, глядя на портрет Сумбатова, сказал бы: «У! вот злодей, так злодей! На лице написано, что должен быть бедовый!..» А этот злодей во всю свою жизнь, конечно, цыпленка не обидел.
С закулисным миром я познакомился с самого детства. Бывало, поутру отец или мать скажут мне: «Ну Петруша, возьму тебя сегодня с собою в театр», и я был вне себя от восторга; едва успею отобедать, как начну приставать к своей няньке, чтобы она поскорее меня одевала, а потом сяду на подоконник и с нетерпением жду когда приедет за нами казенная карета. Все спектакли я обыкновенно смотрел из-за кулис, многого, разумеется, по своему возрасту, не понимал, но всем готов был восхищаться.
Глава II
В доме Латышева, как я уже сказал, помещался почти весь театральный персонал: актеры, актрисы, фигуранты и даже портные; стало быть, детей тут был полон двор. Бывало, мы в летнюю пору собирались на этом большом дворе после обеда и играли в солдатиков. Кто-нибудь постарше возьмет на себя команду сделает из синей сахарной бумаги[2] треугольную шляпу а из белой вырежет султан. Детский барабан и какая-нибудь свистулька составляли нашу военную музыку; палки от половых щеток заменяли нам ружья; а длинный шест с повязанным на него полотенцем служил нам знаменем. И пойдет, бывало, возня и маршировка вдоль всего двора.
Помню я, как, когда в 1812 году началась Отечественная война, наши нянюшки, собравшись в кружок, журили нас за эти воинственные игры, что это мы, якобы, накликали войну! «Всё в солдаты да в солдаты играете! Разве нет другой игры!» – говорили они, и мы, повесив головы, расходились по углам, в детской простоте своей вполне уверенные, что Наполеон пошел войною на Россию именно по нашей милости.
Двенадцатый год