Для вас же лучше больше меня не видеть.
Глава вторая
Рождение
Выслушав доклад полковника, командующий подался вперёд и доверительно спросил:
– Всё, Виктор Фёдорович? Ну и видок у вас, такое впечатление, будто вы там не обыкновенное дело рассматривали, а, по крайней мере, сражались со всеми силами зла. Вид у вас неважнецкий. Возьмите пару недель отпуска, слетайте домой, поудите рыбку. В общем забудьтесь.
– Забыться? Хотелось бы, – полковник нервно закурил и тут же забыл о сигарете, оставив её одиноко догорать на краю пепельницы. – Хотелось бы, но не получится. Недавно мне сказали: память не рождается вместе с нами, она передаётся как наследство. То беспамятство, что сопровождает наше рождение и младенчество, на самом деле краткий курс выживания, преподаваемый бестелесной душе. А память, все эти бестолковые нагромождения пирамид, тесные улочки старых городов с вытертым до блеска булыжником по которой прошагали, промаршировали тысячи победителей и побеждённых, обречённых и тешущих себя новой надеждой. Нам оставляют наследство, а на самом деле тяжкий груз. Кто-то пытается разложить его по полочкам, навести некоторый порядок, классифицировать, но зачастую путается и обыкновенно отчаянно машет рукой: пусть другие разбираются – будущие поколения. Так он и копиться хлам событий, великих и не очень.
– Так уж и хлам?
– Хлам. Думаю, и нашу войну попробуют классифицировать. Патриоты на свой лад, украсив её лаврами и монументами. Умы критичные, космополиты отыщут нелицеприятные факты, нарисуют карикатуры и тем самым прибавят интереса. Романтики напишут романы, участники мемуары. Люди вообще склонны к суете, не замечали?
– Да, есть немного. – Командующий снисходительно улыбнулся, – так, значит, карикатуры. Ну-ну.
– Люди или склонны творить дела великие и кровавые, или предпочитают просидеть всю жизнь в мещанском кресле, мечтая о светлых далях и подсчитывая меркантильные доходы. Люди готовы идти на баррикады, они упиваются сопричастностью с грандиозными событиями, в очередной раз переворачивающими их собственный мир, бросаются на острие революций и в самое пекло пожаров, не желая, конечно, сгореть. Они без конца забивают костыли в бесконечные рельсы, и те тянутся в никуда…
– Ох, не нравитесь вы мне, Виктор Фёдорович. Ох, не нравитесь. Оформляйте отпуск, я подпишу.
Уже на выходе полковник остановился, повернулся по уставу.
– Ну чего ещё?
– А ведь я мог поступить иначе.
– Могли, но выбора у вас не было. Мы на войне, Виктор Фёдорович, и оба знаем: пока она, проклятая, кровью не захлебнётся – не успокоится. Таковы люди. Поезжайте в тишину. Полюбуйтесь тихими заводями. Хрен с ним, с поплавком, по мне так даже лучше: когда он дремлет, и я с ним дремлю. Целый день готов так просидеть. На озере, в родной Глуховке, гладь такая, что путаешься, где небо, а где земля и берёзки на дальнем берегу, такие прозрачные, белые, что на миг забываешься и о годах, и о телесах больных.