сшитой.
– Да, так вот, Семёныч, и вид у него такой – неприкаянного попика сажень в плечах, встречает тех, кто по ту линию фронта каждый день мечтает нам головы отрезать.
– Причём всем и сразу.
– Значит, кланяется им и тоненьким голоском блеет: «Прощаем вам, значит, грехи ваши нам, враги наши», – и говоривший на самом деле заблеял.
Все взглянули на улыбающегося Семёныча. Сопоставили тоненький голосок с его «метр девяносто семь в высоту и ширину» и палатка содрогнулась от дикого хохота.
– Ты Ваня о всяких там моралях, в другое время и в другом месте. Хорошо? А тут когда водку с кровью мешаем, не надо. Хорошо. Не надо. Ты тут недавно…
– Да, ладно, не грузись и не грузи Ваню Крендель. Он так спьяну. Верно, Вань?
Командир третьей роты, чьи уши выдавали в нём борца, добродушный татарин обернулся к Ване. Ваня ответил не сразу:
– Я серьёзно.
– А чего же ты вчерась палил из «калаша» как угорелый. Два рожка фьють.
– Вчера? Со страху.
– Ага – наложил, значит.
– Поддался искушению.
– Что в штаны наложить? Ха-ха. Так тут никакого искушения не надо – само прёт! Ха-ха.
– Терпеть надо. Терпеть.
– Так и я о том же, Ваня, расслабься: «Терпеть надо, терпеть». Ты чего нам тут начинаешь. Нам проповедей и без тебя хватает. Наш полковой «проповедник» майор Пустовалов, так заливает, такие перлы выдаёт – тебе до него далеко.
– А я не проповедую. Вы спросили, я ответил. Люди по одной дороге ходят, а видят разное. Поводырь слепого только проведёт, а прозревать всё равно придётся слепому. За него этот труд никто не сделает. Пророков много было, а люди всё равно вляпываются в ад. Вот я и тружусь, да видно не до кровавого пота, слабак, если вчера со страху стрелять стал. Каждый день твержу себе: «Терпение, Ваня, терпение».
– Тьфу-ты, скучно с тобой Ваня.
– Ничего, обстреляется и повеселеет. Верно?
– Спаси Бог.
– Тьфу-ты, вот шарманка: «спаси, спаси…» Как сюда-то попал? Тебе нужно было точно в попы идти. Глядишь и открестился бы.
– Попал? Да, так же как и вы – Родина призвала. Она у нас одна на всех. У нас сборы были двухнедельные, так вот с них, не спрашивая, сюда. А откреститься, говоришь… оно можно, но пока не окунёшься – не смоешь.
В палатке стало тихо. Майор Белошапко, потянувшийся было за куском рафинада, забыл зачем тянул руку, и, со словами: «вот дела», – начал грузно оседать на своё место. Да только, видимо, так задумался над ваниной риторикой (или смутился), что не рассчитал траектории и, чертыхаясь, сполз с ящика на пол.
– Ваня, гляди, что ты наделал. Теперь НШ начнёт путать листки о награждении с похоронками. Ты ему весь мозг вывернул и он, видишь, решил теперь у чертей истину искать.
Всем стало смешно, а капитан Пономарёв зубоскаля добавил:
– Нет, ты точно не Ваня, а Иоанн.
– Ага,