прочих, и младший среди мелких, но он – чин. Затем вокруг этого чина возникают другие чины. Некоторые из них повыше, другие – пониже. Которые повыше, их всегда больше. Зато те, которые пониже, намного терпимее и из-за них иногда даже проглядывают, как блекнущие в сумерках тени, люди, когда-то характеризуемые теми самыми полезными членами общества, врачами, учителями и инженерами. И вот тогда начинается новая жизнь. Она не становится лучше, нет, но и хуже навряд ли. Зато она навсегда поделит на две части ту ось времени, по которой движется каждый человек, начиная от своего рождения и заканчивая смертью.
Но чиновник беден. Да! Чиновник очень беден. Чиновник невероятно беден и несчастен, наверное, наравне с представителями тех слоёв общества, как правило, именуемых повсюду низшими. У чиновника, у настоящего чиновника – ничего нет. У него нет денег, нет статуса и определенной профессии. У большинства из них нет и не может быть увлечений, вкусов, пристрастий. Чиновники, в общей своей массе, – это некая живая, мощная, монолитная, но безликая серая организация, вступая в которую человек начисто лишает себя всего личного, жертвую собой во благо общества, приобретая взамен лишь одно – чин.
Однако чин – это не всегда только легкомысленность и фантазия. За ним всегда стоят инструкции, должность, власть, обязанности, ответственность. Есть, правда, ещё и кое-какой профит, но всё это настолько мелко, настолько незначительно, что и упоминать совестно. Да и не в этом смысл. Не это главное. Главным остается всё равно лишь одно – чин. Не будь его, не нужны бы были эти инструкции, должности, власть, обязанности, ответственность. И профит никому не был бы нужен. Это лишь только так, только для общего обозначения. Чтобы не быть чину сирым и голым. Чтобы был вокруг него хоть какой-нибудь житейский смысл.
Сам чин, как, например, орден «За заслуги перед Отечеством», есть объект гордости и поклонения чиновника. Особенно тогда, когда более у него ничего нет. А иначе и быть не может! Отними у человека всё! Всё, всё, – до последней копейки, до последней чёрточки оригинальности и самобытности, до последней капли характера и души, и оставь ему что-то одно взамен. Допустим даже мизерное, то, что он бы даже лежащее на дороге не поднял бы, и он непременно станет форсить этим, хоть и понимая всю ничтожность этой подмены. Человеку обязательно надо чем-то гордиться, а чиновник всё-таки да человек!
И вот с той самой минуты, когда в недавнем прошлом ещё самодостаточный индивид, а теперь уже чиновник начинает гордиться своим чином, – единственным, что у него есть, или что у него осталось – тогда и происходят в нём всякого рода изменения личности и нарушения поведения. В конечном счёте, человек полностью сливается, выравнивается, вплетается в огромный организм государственного аппарата, где местоимение «я» подразумевает уже не конкретного индивида, не его мнение и мысль, а обязательно выражение всеобщего «мы». Мы – государственного масштаба. Мы – того масштаба, где чиновник, пусть даже мелкий,