формулирую вопросы. В жизни каждого человека должен быть тот, кому он может сказать все – пусть это будет ничего не значащий набор слов, не важно. Необходим слушатель. В моем случае единственным собеседником, да и то не слишком разговорчивым, можно считать разве что мою «Ундервуд». Я зову ее Ундиной, хотя это и бессмысленно. В ее металле столько же от русалки, сколько в танке – от бабочки. Тем не менее, как странно бы это ни прозвучало, ей все же удалось влюбить меня в свои клавиши. Говорят, что если русалка родит ребенка от человека, то обретет душу – бессмертную и чистую, как слеза младенца. Кто знает, возможно, то, что я пишу сейчас, и есть наше дитя? Тогда мне жаль его, ведь он придет в этот свет калекой. Я все чаще задумываюсь о том, что мои размышления не должны увидеть свет. Во-первых, они не дадут людям ничего нового. А во-вторых, в этом мире и так слишком много темного и уродливого. Зачем усугублять эту мрачную палитру? Но пока рано думать об этом. Мне кажется, что я еще не все сказал.
Конрад встал из-за стола и прошелся по комнате. Он заметил, что та часть пола, которую он часто мерял шагами, успела изменять цвет и теперь напоминала вытоптанные покрытия каких-нибудь сельских муниципальных учреждений, по которым каждый день бродят целые толпы людей, решающихся какие-то кажущиеся им важными проблемы. Мужчина усмехнулся, подумав о том, что однажды в это помещение зайдет какой-нибудь его потомок и, с удивлением взглянув на это унылое свидетельство одиночества, лишь пожмет плечами и покроет доски еще одним слоем лака или просто заменит их новыми. Почувствует ли он, что здесь когда-то сидел его предок, погруженный в собственные мысли, и пытался разобраться в себе? Безуспешно пытался, добавил Конрад про себя. Увлекшись фантазиями на тему будущего, он вдруг рассмеялся, поймав себя на том, что с удовольствием бы познакомился с этим неведомым человеком, который, возможно, окажется старше его самого. Как же, черт подери, некстати ушел Анджей! Возможно, его развеселили бы такие речи. Вспомнив о чем-то, мужчина заглянул в ящик стола и, порывшись в нем, наконец, нашел то, что искал. С сомнением взглянув на кусочек мела, который лежал на его ладони, он некоторое время сидел неподвижно, но потом поднялся и подошел к единственной пустой стене, на которой не было ни фотографий, ни других предметов, способных помешать его замыслу. Сначала нерешительно, но затем все более уверенно, он начал рисовать. Когда он отступил на шаг, перед ним красовался Анджей в полный рост. Конечно, он не мог претендовать на какую-либо художественную ценность, однако определенное портретное сходство присутствовало – Конраду еще в детстве говорили о том, что у него был талант живописца. Правда, он так и не развил его, растратив свои задатки на всякую мелочь. Стараясь соответствовать своему статусу, если и не относившему его к высшему обществу, то явно исключавшего из числа рядовых граждан, он получил разностороннее образование. Когда-то он совершенно искренне