Треногий, по красавице своей сохнешь? Что она тебе отворот-поворот дала?
– Нет, – говорю, – на фронт она сбежала… Даже не простилась со мной. Видать, я для нее, как зверушка несчастная был. Подобрала, выходила, приручила и бросила.
– Да, ну тебя, Егор, и взаправду как дитя малое разнылся тут! На вот, выпей лучше, – говорит Степан, и протягивает мне стакан водки. – А насчет девок, врач дело говорит. После войны свободных баб хоть отбавляй будет. Даже мне, одноногому, авось, хорошая достанется.
Я взял стакан. Он довольно улыбнулся своими усами и налил себе в другой.
– За нас, фронтовиков, – говорит, а потом хитро так подмигивает: – и за них, фронтовичек, или как их там, фронтовых подруг!
Я выпил залпом первый раз такую дозу лошадиную. Уснул, точно мертвый. Снится мне сон, будто возвращаюсь я домой, а у порога мама меня встречает.
– Ты что так долго, сынок, – говорит, – еда уже остыла, да и невесты заждались.
Захожу в дом и вижу – за столом Наденьки сидят, словно близняшки, много их так, даже не помню сколько. И все улыбаются мне. А мама говорит:
– Выбирай, Егорушка, какая тебе по сердцу.
«Только как выбирать-то, – думаю, – если все на одно лицо и каждое лицо – родное, Наденькино. Как же мне разобраться, которая из них моя, настоящая».
А они, будто слыша мысли мои, говорят:
– А ты поцелуй нас, может так узнаешь, которая из нас твоя.
Стал целовать их, каждую по очереди, а их все больше и больше становится, и уже нет этому конца и края. А поцелуи-то все желанные, Наденькины. Как тут разобраться?
«Ну если так, – думаю, – надо бы жениться на всех, чтоб не промахнуться с выбором».
Сколько спал – не помню. Кто-то будить меня стал, а мне просыпаться не хочется, больно сладки Наденькины поцелуи. Но этот кто-то очень настаивал, стал трясти меня за плечо. Слышу голос сквозь сон:
– Егор, просыпайся, тебе письмо.
«Какое письмо, – думаю, – от кого? Мои все здесь, со мною рядом: и мама, и Наденьки вот все. Больше мне никого и ничего не нужно, ни писем, ни газет».
– Уходи, почтальон, не до тебя сейчас, – говорю я сквозь сон, отмахиваясь.
– Это ж надо так отъехать с одного стакана! – слышу голос Степана. – Молодежь какая слабая пошла! Три ноги отросло, а пить как следует не умеет!
А я снова к своим Наденькам. Целую очередную, чувствую что-то неладное, не сладко совсем. Смотрю, а у этой Наденьки усы во все лицо, точь-в-точь как у мужика, растут.
«Что за черт! – думаю, – Вот это точно не моя Наденька, бракованная».
– Да, ты что, с ума свихнулся! – слышу голос возмущенного Степана. – Охренел совсем, салага пьяный!
Глаза открыл – а передо мной усатое лицо Степана, сердитое и брезгливое, словно таракана съел.
– Тьфу на тебя, Треногий! – говорит Степан. – На вот, лучше, дурень, письмо свое целуй, – и письмо мне в лицо сует.
Тут я проснулся окончательно. Посмотрел на обратный адрес: «ВСП 212», из военно-санитарного поезда, значит. Понял, что от Наденьки моей письмецо-то. Чуть не умер от