шелковые перчатки Владиславы Сергеевны, инкрустированные алмазной крошкой пуговицы.
В «кастрюльной» квартире Кости даже туалет управлялся искусственным интеллектом, тут же выдавая на зеркало результаты анализов. Казалось, умный дом был умнее самого Кости.
У родителей все подоконники были уставлены горшками с геранью, а в зале аквариум с рыбками занимал в два раза больше места, чем телевизор.
В моей съемной не было зеркал. Никаких. Я даже убрала с антресоли все хрустальные и прозрачные бокалы. Зато у меня был удобный для побега второй этаж и подвесные качели в форме половинки скорлупки грецкого ореха на балконе. Кажется, я спала на качелях чаще, чем в кровати.
Может, мне просто нравилось быть в скорлупе?
Особняк Страховых не стал исключением, превратившись в портрет Воеводина. Опытный профайлер мог бы «разгадать» старого следователя и его синюю свечу, что каждый вечер зажигалась за стеклышками уличного фонарика, но я уже знала ответ.
Воеводин зависим от прошлого сильней, чем от настоящего.
Как и я.
Мне нужна была правда о смерти сестер и о моей амнезии. Алла знала. Я уверена, Алла всегда знала правду, о которой я только грезила. Ради которой я поехала год назад к Воронцовым. Ради которой потеряла Костю и убила… единственную, кто обладал картой к моему душевному равновесию.
Последней связующей ниточкой оставался Максим.
Вот уже десять минут я стояла на нижней ступеньке особняка Страховых. Я сжимала кулон с пыльцой, который отдала мне Алла в оранжерее. Пыльцой, способной вернуть Косте память. От которой он отказался.
Еще один мостик, еще одна нитка, но тоньше человеческого волоска.
Так куда же мне? Назад к сестрам? Налево к Максиму? Направо к Косте?
Я пошла прямо – прямо навстречу Страху, ожидавшему меня у Страховых.
Под ногами простирались ковровые дорожки зеленого цвета с вытоптанными проплешинами в центре, на стенах висели портреты с облетевшей краской. Подписей не было, и кто на портретах – я не знала.
Тяжелые деревянные двери упирались в проемы стен, поблескивая истончившимися медными ручками, раза в два тоньше обычных. И не потому, что такой дизайн, а потому, что к ним двадцать десятков лет прикасалось бесконечное количество пальцев: сдавливая, крутя, нажимая; робко дотрагиваясь, бесцеремонно сжимая. Дверные ручки помнили тысячи прикосновений, отдавая частичку себя каждому, потому и истончились.
Думая об этих ручках, я представляла человеческие души, что от времени истончаются так же. С виду – кремень, по факту – всего лишь пыль. Та самая пыль, которой я сейчас дышала. Она состоит из частиц человеческой плоти. Даже плоти тех, кто давно ушел из жизни. Все они проникали внутрь легких, в кровь.
Может быть, я дышала сейчас теми, кто на портретах? Теми, кто когда-то жил без страха в особняке Страховых.
Теперь мои – осторожные и деликатные – пальцы опустились на прохладную позолоту. Открыв дверь в кабинет Воеводина, я разложила канцелярию на пятерых, кто значился в списке участников