о Европейском сообществе (Europäische Gemeinschaft, EG, Echt Gut! – «По-настоящему хорошо!») ещё говорили в абстрактно-лозунговом формате, то Маастрихтский договор двадцати восьми европейских государств 1993-го года юридически зафиксировал создание новой сверхгосударственной структуры – Европейского союза (ЕС) (Europäische Union, EU). На фоне этих, сверхважных для любого европейца, событий, даже прежний интерес немцев и других европейцев к Советскому Союзу в значительной степени отошёл на второй план. Понимая, что в России и других советских республиках тоже происходит что-то серьёзное, мы были настолько сильно вовлечены в немецкие дебаты, что на внимание к «восточному соседу» не оставалось времени и сил.
Как случилось, что именно на рубеже 1980—90-х годов и в Германии, и в СССР, – бесконечно оторванных друг от друга странах, – одновременно начали происходить настолько колоссальные, судьбоносные изменения? Распад СССР, воссоединение Германии и возникновение Европейского союза произошли, по историческим меркам, практически одновременно, символизируя, что что-то в современном мироустройстве начало коренным образом меняться. В те годы мы ещё не могли всецело осознать, что начала меняться сама Ялтинская система мироустройства – относительный, хрупко-равновесный мир после Второй мировой войны, очертания которого были сформулированы в решениях Крымской конференции союзных держав в феврале 1945-го. До этого международные отношения складывалась после Венского конгресса 1815 года, отразившего результаты наполеоновских войн. А ещё раньше решающее значение имел Вестфальский мир 1648 года, констатировавший завершение «тридцатилетней войны» и ознаменовавший начало эпохи международных отношений. Что придёт на смену постепенно устаревающей Ялтинской системе через двадцать-тридцать лет, в первые десятилетия XXI века?
Отнюдь не военные действия на территории СССР на Восточном фронте до Сталинградской битвы, когда немецкая армия продолжала наступать, Зигфрид описывает как самый ужасный период своей жизни. С содроганием, как самое страшное время, наполненное ощущением полной растерянности и близкой смерти, он вспоминает начало плена. Насквозь промёрзший февральский эшелон, направляющийся в глубокий советский тыл – Западную Сибирь. «Просто счастье, что не в Восточную, не в Магадан и не на мыс Дежнёва», – горько шутил Зигфрид, много читавший про Россию после возвращения и явно разбиравшийся в советской географии.
Как и многие другие товарищи по плену, Зигфрид, без каких-либо доказательств личной вины, сверхбыстрым формальным псевдосудом был приговорён к пятнадцати годам лагерей. С высокой температурой, обморожениями и алиментарной дистрофией, умирая в товарных вагонах от холода и голода рядом с трупами немецких солдат, Зигфрид и его товарищи не могли знать, что 15, 20 или даже 25 лет страшного приговора даже в самом пессимистическом варианте для всех закончатся максимум через 12—14 лет. И последний выживший немецкий