про это больше никому, а то быть беде, и вообще, ложитесь: вместе с солнцем опять на каменоломни погонят, – Кузьмич захлебнулся чахоточным кашлем. Никита встал, взял с печки чайник, налил в железную кружку жидкость, терпко пахнущую еловой хвоей.
– Вот, выпейте, Иван Кузьмич.
Иван Кузьмич отхлебнул несколько раз горячую жижу, и кашель понемногу стал утихать.
– Недолго мне, Никита, осталось, не доживу я до освобождения. Как умру, ты попроси этого священника за меня хоть молитовку прочитать… – немного помолчал и спросил: – А вы, Никита, Баха когда-нибудь слышали? Ведь это музыкант от Бога – невероятного таланта. Как он писал и как он звучит! Божественно. Вы, Никита, как вернётесь домой, съездите в Питер и сходите в театр послушать Баха – если, конечно, к тому времени уцелеет хоть один театр.
– Схожу, Иван Кузьмич, обязательно схожу, только сначала в церковь, свечку поставлю, а потом – в театр.
– Вы думаете, что это пролетарское отребье, которое уничтожило почти всё российское наследие, копившееся веками, не истребит все храмы под корень? Ведь сколько их было уничтожено за пять лет, с семнадцатого по двадцать третий год, и до сих пор ведь не успокаиваются. Священство по большей части в тюрьмах, лагерях и ссылках.
– Э не! Это-то им не по зубам, пока на земле есть хоть один православный и один священник – веру нашу не истребить. Это ж почти всю Россию-матушку пересажать и перестрелять надо.
Дверь в барак опять открылась, впуская свежий холодный воздух, – привели Шабанова. Собеседники тут же умолкли и улеглись. Что сейчас будет происходить, они уже знали.
– Ну что, корешок, шканарь у тебя есть, приняли тебя чинарём, пора и рамс развести, кто есть кто, – Шабанов приступил к раскачке пакостного дела.
– Ну а чего не развести: мне, порядочному вору, неча таить.
– Ну так и скажи народу за себя: кто, что, откуда.
– Сказать-то не внапряг. Да хотелось бы знать, перед кем.
– Да ты, как я посмотрю, зубат. Не многовато на себя тянешь, мил человек? Пупок не надорвёшь?
– Тяну-то я не так, а вот за мой пупок не тебе шкуроходить. Жора Адэский за себя говорить никогда не о…!
Пока всё шло как положено: это была не первая отсидка Адэского и порядок он знал.
– Ой, деда, это на каком языке они разговаривают – этот, как его, Шалбанов и Жорка, – я не специально исказил фамилию Шабанова.
– Это, Сёма, феня называется, на этом языке все отпетые бандюги разговаривают.
– А что это за язык такой, феня?
– Ну, я даже не знаю, как тебе объяснить – такой он мудрёный! – дед почесал затылок.
– Ага, точно мудрёный, но так интересно! Можно, я тоже буду на таком языке разговаривать?
– Нет, нельзя. Потом объясню, почему нельзя. И давай договоримся: все вопросы – когда закончу рассказ, а то так и за месяц не расскажу.
Я, конечно, согласился, потому что было очень любопытно, а что же будет дальше, чем дело кончится, про себя решив, что всё запомню непонятное