Жалела молоденькую девчонку, и терпеливо обучала житейской премудрости. Наверное, она часто вспоминала свою молодость, как ей когда-то доставалось от мужа, вот и жалела. А, может, в душе воспринимала её как родную дочку за спокойный характер, за уважительность, да и работящая попалась невестка, не ленилась.
Однажды Рубина ходила с другими цыганками по деревням торговать тряпьём. Целый день бестолку провели, вернулись по домам почти ни с чем, продав лишь немного. Сами голодные, раздражённые. Не успела, вернувшись, присесть отдохнуть, как пришёл к Вайде знакомый цыган. Рубина знала, надо собрать на стол, как принято, только от усталости шевелиться не было сил. Руки сумками оттянуло, ноги гудят. До сих пор внутри лихорадило от испуга. Чуть большая собака не покусала возле одного двора, а хозяин просто стоял, и наблюдал с наглой ухмылкой… Дома, как назло, никого не оказалось, некому помочь управиться. Однако, через силу, но сделала всё, как полагается, и снова присела отдохнуть, наконец, на скамейку за перегородкой, отделяющей кухню от основного помещения.
Понравилась молодому мужу золотая печатка гостя. Стали торговаться. Наконец, сговорились о цене, а денег, как оказалось, у Вайды не хватает. Начал требовать у Рубины. Она вынуждена была отдать всё, что выручила с торговли, но и этого не хватило. Печатка дорогая. Сделка срывалась. Он решил, что молодая жена припрятала себе часть денег, и, возвращаясь к гостю, обернулся на Рубину, недобро сверкнул глазами. Сказал негромко:
– Умарава! (пер.: Убью!)
Покупка не состоялась. Гость ушёл, а Вайда её так избил, что несколько дней не могла встать, всё тело болело. Лицо, в ярких пятнах фиолета, опухло от синяков. Может, совсем бы убил в горячке, но тут, как спасение, вернулись домой свекровь с золовкой. Старая цыганка замахнулась клюкой, и глухо закричала сыну:
– Ту со кэрэс?! (пер.: Ты что делаешь?!)
– Она меня перед Лексой опозорила! Теперь все цыгане будут говорить, что Вайда несчастливый, и жену взял бесталанную! – начал оправдываться тот перед матерью.
Рубина припомнила сейчас в машине, как тогда от нахлынувших далеко не весёлых воспоминаний она тихо запела грустную песню.
Пела, покачивая головой, с надрывом, в котором угадывался и вольный степной ветер, и мерный перестук копыт лошадей, скрип кибиток… Было в этом что-то завораживающе – трогательное, и, вместе с тем, проблески дикой, необузданной природы…
Вспомнила, как тогда неожиданно открылась входная дверь, и на пороге появился дружок Егорки Стёпка.
– А Егора нету ещё?
– Какой быстрый! Поезд же не самолёт… – простодушно хмыкнула Рубина.
– А что грустишь? – поинтересовался Стёпка, заметив печаль в тёмных глазах цыганки. – Что случилось? Обидел кто? Вайда опять побил?
– Что-то много вопросов задаёшь… – нехотя отозвалась Рубина,