комету он проспал. Ну ничего себе. Я скажу ему, что началось нешуточное наводнение, что дамба прорвана, что затопило Адмиралтейскую сторону, и гвардия сидит на крышах, и что большая вода будет здесь с минуты на минуту. А он скажет: «Ну, у нас еще есть чуток времени, чтобы хлебнуть кофейку или подостывшего шоколаду. Кривобокая кастрюлька уже кипит и хрюкает, и грех упускать такую возможность». И мы будем говорить, и спорить, и искать хрустальное сердце государыни – под кроватью, под диваном, по всем углам. Господи, ну куда оно там закатилось.
Откуда-то со спины, из ближайшей выгребной ямы, доносится сердитое и сосредоточенное чавканье. Я представляю себе, как компания подвыпивших и подгулявших гусар, устроивших погром у добрейшей Амалии Ивановны, переколотивших в ее кабачке все рюмки и тарелки, расквасивших вдребезги все блюдца с голубой каемочкой, проваливается вдруг на самое дно, где обитает некое земноводное чудище. Что они забыли тут? Как оказались вместо Шпалерной на Батискафной? Бог им судья. Неправедные пути всегда заканчиваются черт знает где, как говорил наш умнейший и многоопытнейший директор. Уж ему и язык урезали, и руки-ноги секли, а теперь поди ж ты – уважаемый всеми человек, и возглавляет вполне приличный, хотя и немного бессмысленный департамент. Вот с кого надо бы брать пример.
Она смотрит на них, огромная как сундук, а из пасти, сомкнутой, как на допросе с пристрастием, торчат черные лошадиные ноги. Случайный бутошник, проходя мимо, припал к краю зловонной пропасти, смотрит вниз азартно и любопытно. Кричит им: «Ну что ты стоишь как пень? Руби ее саблей!» А где она, сабля, верная гусарская подруга, тонкая, как носовой платок и острая как бритва? Стоит, позабытая, у Амалии Ивановны, в дальнем пыльном углу, а мыши и тараканы водят вокруг нее развеселые хороводы, пока хозяйка заведения плавает где-то, посреди Сенной площади, оседлав попутную мебель.
Гусары оборачиваются и шепчут друг другу «Только не шевелись». А я жду бог знает чего на крылечке и думаю «Не так ли и вся наша жизнь? Барахтаешься несколько десятков лет и все равно оказываешься на дне какой-то зловонной ямы? Еще вчера ты пел и смеялся, и молодые принцессы, воздушные и сладкие, словно бисквитное пирожное, сидели и плясали у тебя на коленях. А сегодня стоишь, затаив дыхание, возле огромной жабы, перед которой ты – всего лишь невинный комар или писклявая мошка или, что самое паршивое, расфуфыренный прыгучий кузнец с выпученными глазами. А бутошник смотрит на тебя сверху, заколотив свои ноздри ядреным густым и непролазным солдатским табаком, чтобы не задохнуться от злокачественных испарений. Ну, тоже мне ангел-хранитель, конечно. Вот если безымянный капитан откроет дверь, и впустит меня внутрь, мы вдоволь поговорим и поспорим с ним и на сей счет.
«Я-то тут уже пообвыкся – скажет безымянный капитан – ямы аккуратно обхожу стороной, и стараюсь в них лишний раз не падать». Вон оно как. Ну конечно. Вся суть – в осторожных и аккуратных телодвижениях, передвижениях и перемещениях в пространстве, как я мог позабыть? Мы стоим и беседуем друг с другом, и нам необыкновенно уютно и хорошо.
У парадного