и ждет удобного момента, чтобы броситься на меня на своих коротеньких, но невероятно расторопных и подвижных лапках. Кто знает, во что превратила его залетная ледяная комета? Он молча ухмыляется. Интересно, что у него на уме? Не стал ли он виновником твоего внезапного исчезновения? Диваны ведь и так едят всякую мелочь, карандаши, книги, дорогие нам безделушки. Распахнул свою необъятную механическую пасть, наполненную железяками и шурупами, скрутил тело простынями, подбросил вверх – и теперь торопливо переваривает и перемалывает тебя вместе с твоим шелковым бельем, мундиром и сапогами? Говорю ему: «отдавай мне капитана, сукин ты сын! Иначе за себя не ручаюсь». И вот он, поразмыслив, выплевывает наружу обрывки мундира, сорочку, какие-то разноцветные ленты, помятые сапоги и отполированные обглоданные кости, увешанные, словно новогодняя елка, алмазными орденами. Каждый пышет светом, словно маленькое солнце. Впрочем, насколько мне известно, у безымянного капитана не было особых алмазных орденов.
Так куда же ты подевался, мой горемычный безымянный друг? Провалился ли ты, вслед за подгулявшими гусарами, в первую же выгребную яму? Или заграбастал тебя свирепый и беспощадный бутошник и беспардонно отволок в ближайшую съезжую часть? Или вздернули тебя на Сенной, и ты висишь там, потихоньку колыхая ногами, на потеху озорным мясникам и ушлым продавцам всякого зеленного товару? Или сковырнула тебя с извилистого жизненного пути мимолетная, но меткая шведская пуля? Погрызли бродячие собаки? Или же ты, вопреки всему, благополучно добрался до трамвайной остановки? Стоишь там, один-одинешенек, и мир вокруг тебя наполнен ночными звуками. Четыре ветра, налетевшие со всех сторон, ворошат твои пустые карманы. Выбор огромен, даже, наверное, чересчур велик, и возможностей хоть отбавляй. Надеюсь, все завершилось самым наилучшим образом.
В любом случае мне надо торопиться – капитан вряд ли мог далеко уйти. Наверняка он ждет, когда из-за поворота выползет наполненный светом электрический ящик, поеживаясь и вздрагивая от зябкого ветра. Или все же примостился на самом краю гиблой пропасти, перед расстрельной командой – и говорит им: «братцы! цельтесь мне прямо в сердце…» ну или что там сообщают в подобных случаях. Заприметив меня, он засмеется и скажет: «а впрочем, подождите. Вот мой друг Вячеслав Самсонович, мы не виделись сто лет. Дайте нам поболтать часик-другой». А может, он вообще никуда толком не выходил, а лежит себе за неподвижным и вполне себе миролюбивым и травоядным диваном и прячется от меня. В любом случае, я должен с ним обязательно и непременно поговорить. Пока он жив, тело его трепещет, а уста движутся. Ну пожалуйста.
У нас есть три или четыре лишние минутки. Или же целая вечность, если вдуматься.
Солдаты сбились в кружок, охотно потчуя друг друга нехитрым табачным зельем. Капитан говорит мне, горделиво указуя куда-то себе под ноги – «смотри, Вячеслав Самсонович, это я сам выкопал. Неплохо получилось, правда?» Я поглядываю в прямоугольное отверстие, оцениваю, прикидываю,