злая судьба меня туда влечёт, – ответил Пушкин.
– А! – понимающе протянул Ржевский. – Значит, не по своей воле едете, а по служебной надобности.
Пушкин сощурился с подозрением.
– А зачем вы меня допрашиваете?
– Расспрашиваю, а не допрашиваю.
– Всё равно. Зачем?
– Честно? – Ржевский решил сразу раскрыть все карты: – В попутчики набиваюсь. Мне в ту же сторону надо, что и вам, но я прогонные деньги проиграл. Вот и ищу, кто бы меня подвёз в своём экипаже. А я взамен отблагодарю – от дорожной скуки избавлю. Мне все говорят, что попутчик я отличный.
Пушкин улыбнулся саркастически:
– А вот я – попутчик не лучший.
– Что так? – спросил Ржевский.
– Официально я направляюсь на юг по служебной надобности, а на самом деле – в ссылку. Я неблагонадёжен.
– Что же вы натворили?
– Слишком остро отточил поэтическое перо, – ответил Пушкин и указал на свободный табурет возле стола. – Да вы сядьте. – Он снова улыбнулся саркастически. – Конечно, если не боитесь… рядом с неблагонадёжным.
Ржевский сел. Может, другой и не решился бы, но поручик рассуждал по-своему. Он боялся не знакомства с неблагонадёжным, а того, что буйный нрав, о котором предупреждал смотритель, проявится в неподходящую минуту. Например, Пушкин согласится подвезти, но в дороге обидится из-за мелочи, разгорячится и что тогда? Стреляться с ним? А ведь Ржевскому следовало добраться до Тульчина, избегая подобных приключений.
В общем, история с неблагонадёжностью казалась только кстати. Тот, кого многие сторонятся, будет дорожить своим попутчиком и по пустякам ссориться не станет.
Однако приглашение сесть за стол ещё не означало, что Пушкин посадит Ржевского в свой экипаж, поэтому следовало продолжать беседу и закрепить знакомство.
О чём говорить, поручик не знал. Спросил первое, что пришло в голову:
– А в Петербурге нынче мода на буйные головы? То есть буйные кудри.
Пушкин досадливо тряхнул шевелюрой, которая вопреки всем законам стремилась вверх и в стороны, а не вниз, на плечи.
– Не обращайте внимания. Всё оттого, что в глуши не найти хорошего парикмахера. Вот в Петербурге я был похож на поэта, а не на барана. Вы же не думаете, что я эдаким бараном на службу ходил?
Вообще-то, Ржевский именно так и думал:
– А как же вы ходили?
– Были у меня струящиеся кудри до плеч. – Пушкин вдруг задумался и пробормотал: – Всегда восторженная речь и кудри тёмные до плеч. – Он торопливо макнул перо в чернильницу, а затем на полях мятого листа появилась пара строк.
«Поэт от рождения, – подумал Ржевский. – Небось, в малолетстве даже на горшок просился в рифму, а когда вырос и на службу поступил, то служебные бумаги пытался рифмовать».
Поэт тем временем поднял голову и продолжал:
– Увы, Петербург сейчас далеко, а за пределами Петербурга всякий парикмахер уверяет, что мои волосы невозможно уложить так, чтобы они не торчали. Предлагают