ножками, – сказала на это Ева, улыбнувшись побледневшему Карпелову.
– Мороженое! – вспомнила у дверей в квартиру Соня и топнула ногой.
Карпелов застонал, а Ева сказала, что у тех, кто ест мороженое в четыре утра, слипается не только это самое место, но и все остальное.
Перед дверью на втором этаже Соня стала искать в карманах ключи, уронив на пол несколько небольших картонок. Карпелов нажал кнопку звонка. Ева подняла две карточки и зацепилась взглядом за почерк, которым мелко и тщательно была исписана плотная бумага. Задумчиво повертела ее в руках.
– Как зовут твоего психолога? – спросила Ева, протягивая карточки Соне.
– Не помню. Она, кажется, латышка.
– Детка моя! – закричала открывшая дверь женщина в халате и с маской на лице. – Персияночка моя родная, что с тобой сделали? – Она судорожно ощупывала зевающую Соню. – Тебя били?!!
– Ну что вы, в самом деле, ну что с ней сделается! – успокаивал мамочку Карпелов. Он тянул Еву за руку вниз.
– Что вы сделали с ее лицом? Прекратите преследовать мою дочь! Я подам на вас в суд! – кричала мамочка. Ева потянула дверь за ручку и захлопнула ее.
– Хочу мороженого! Заткнись, идиотка, и вымой свою зеленую рожу! – кричала из-за двери Соня.
Карпелов спускался вниз, наступая на каждую ступеньку двумя ногами.
– Да что ты такой суеверный? – смеялась Ева.
– Станешь тут суеверным. Почитай ее дело, почитай. И про мороженое я забыл! И за поручень держаться нельзя.
– Я никогда не держусь за поручень, – успокоила его Ева.
– Я тоже больше не держусь. Особенно в этом месте. Как там было написано в протоколе? «Держась за перила при спуске вниз в момент выноса мусорного ведра к мусоропроводу, получил травму путем всаживания в ладонь огромной щепки, что впоследствии привело к ампутации правой верхней конечности. Считаю появление щепки проявлением злонамеренности гражданки Талисмановой». Сосед с третьего этажа, – объяснил Карпелов удивленной Еве, стоящей на площадке внизу, – забросал нас заявлениями. Сонечке не нравилось, что он подслушивает под дверью, когда они с матерью ругаются. И все!
В машине Карпелов длинно вздохнул и сказал, что ночь отличная, а жизнь – вообще прекрасна и удивительна.
Ева молча улыбалась.
– Нет, пойми, я ведь даже чисто профессионально всегда готов к неприятностям. Я знаю, что меня в любой момент подрежут или подстрелят, но не думаю об этом! А рядом с Сонечкой!.. Жизнь становится совершенно непредсказуемой и очень желанной. Фактор неизвестности. Ладно, как живешь, Ева Николаевна?
– Карпелов, – задумчиво проронила Ева, уставившись в окно, – ты думашь, мы живем? Может, тебя подстрелили еще в прошлом году. А я утонула в сундуке в Черном море, такая голая-голая, зато в золоте и бриллиантах.
– Все может быть, – легко согласился Карпелов. – Насчет тебя – не знаю, а я-то, я-то! Видела, как руки на допросе прятал? Боюсь глупо умереть, боюсь. Значит, еще живу. Не хочешь говорить про жизнь, скажи, чем зарабатываешь?
– Звонок,