невнимания к мужу случилась беда, считала. Мыкался горемыка, пьянствовал, пока, наконец, не прибился к кладбищу, на котором обитал народ простецкий и жалостливый.
Любой желающий мог помельтешить на глазах у Керима и, не имея ни трудовых навыков, ни особенных притязаний, за обед и стопку водки войти в коллектив могильщиков. Так и сколотилась их бригада: из людей пришлых, никчемных, потерянных, увязших по горло в сложных жизненных обстоятельствах.
Петьке на работе сочувствовали, подбадривали. Жалея, наливали.
Серебристые ленточки горячих слез протянулись по Люськиным щекам от глаз к подбородку. Притягивая всполохи огня, глаза в темноте блестели. Печь прогорела, и слезы растаяли. Бледное лицо покрыла скорбная тень.
Не злодей Петька и не демон, рассуждала Люська, а божий страдалец, который в больные окаянные дни страсть как боится самого себя – буйного, очумелого. Страшится, что, не ровен час, предстанет диким чудищем перед сынишкой – до смерти испугает малого. Нехорошо это – он и сам понимает. Сына любит. А в трезвом обличии на дух не выносит себя, потому как стыдится. Значит, что-то человеческое в нем все же осталось. Есть надежда, что все поправится, с печалью вздыхала.
Яркими глазами гостья смотрела на Дрона, ожидая, что он поймет и согласится с ней.
Дрон чувствовал на расстоянии ее волнение. Сладкий шепот, невидимое живое тепло доверчиво плыли навстречу, поднимая в нем поток трепета и нежности к чужой, непонятной, но неожиданно дорогой ему, жизни.
Дрон не знал, что ответить гостье. Лишь машинально подмечал, как легким движением руки Люська убирала прядь со лба, поводила плечом. Словно крошки со стола, стряхивала со щеки слезинки, едва слышно всхлипывала, вздыхала, задерживала дыхание. Он молчал, оглушенный признанием.
Безропотная покорность судьбе, которая ей – молодой и красивой – уже ничего хорошего не сулила, ввергала в ступор. Дрон удрученно слушал, не решаясь ни словом, ни жестом проявить протест. Он вырос в деревне и видел баб, страдающих от пьянства мужей, – знал об этой российской беде не понаслышке.
Но так не походила Люська на тех полинялых женщин с затравленным взглядом и с одинаково безжизненным выражением лица, которые пугали его мальчишкой: жилистых, без времени высохших, с черными запекшимися ртами, будто могилами. Баб словно бы надруганных и осмеянных судьбой, которые своим обликом чем-то напоминали ему обглоданные деревья.
Так ли уж не походила? – думал Дрон, не сводя глаз с гостьи, которая своим нечаянным присутствием озарила его убогое жилище.
Просто сейчас Люська полна сил и в ней еще есть твердая решимость спасти своего мужика, которому обещала в церкви перед алтарем, перед всеми честным народом, и в горе и в радости, быть верной – в любых обстоятельствах. Значит, до гробовой доски она станет жалеть несчастного алкоголика, деля с ним долгую, несчастливую жизнь.
Отчаявшись, она проклянет и судьбу, и себя, свою горькую участь, но ни за что не оставит постылого. Ненавидя, страдая, до гробовой доски будет