круглой комнаты занимало средневековое кресло, с наброшенным на него подбитым мехом плащом, в простенках было развешано оружие и старинные музыкальные инструменты.
– Да, оружие на стенах встречается часто, но вот это… – Ренэ изучал нелепые обесцвеченные временем струнные.
– Кроты и ребеки это тоже оружие, – почти перебил его Андре.
– Конечно, если больше ничего нет, этим можно врезать сопернику по башке, так?
– Нет. Этим пронзают насквозь сердце. Ты слыхал о любовной магии трубадуров? Об их темном языке? О том, какое влияние слова и музыка оказывают на человека, общество, вселенную?
Андре знал, что не сможет справится с собой, не сможет говорить об этом как обычный человек, а не как одержимый. Он помрачнел, но то состояние, которое подступало сейчас, несло с собой не только муки, но и эйфорию.
– Ну это в том случае, если дама не сочтет твое жалкое бренчание оскорблением для своего слуха. Этим ты завоевал Этель?
Андре усмехнулся. Он стоял, прислонившись к стене и ощущал, что весь вибрирует от напряжения, от того, что входит сейчас в его затылок и перетекает в руки.
– А ты можешь сыграть что-нибудь? – спросила девушка, словно ей были видны те магнитные поля, которые сейчас набирали силу, заставляя его подойти к инструментам.
– Нет. Слушай, сделай одолжение, там, кажется, кто-то топчется у крыльца, спустись, скажи, что меня нет.
– Ладно, – она видела, что он смахнул пыль с лютни. Недовольно и медленно пошла к лестнице.
– А теперь запри дверь, – отрывисто проговорил Андре.
Рене повиновался с удивлением, когда же он снова повернулся, его друг сидел на кресле, накинув на плечи плащ, в обнимку с лютней.
Первые сухие звуки совсем не порадовали гостя, но вот более глубокий бас глухо отозвался где-то внутри Ренэ, в нем задрожали какие-то неведомые струны, все нервы теперь оплетались вокруг этих струн и под ритмичный звон верхних тонов он впал в состояние небывалой сосредоточенности на каком-то одном предмете, когда все остальное затуманивается, отступает. Поначалу остались только руки, совершавшие со струнами некое ритуальное действо. Андре запел. Его голос оказался довольно высоким и немного дрожащим. Его нельзя было соотнести ни с мужчиной, ни с женщиной, это было то существо, называемое певец, которое скорее сродни птичьей, нежели человеческой плоти, человеческой речи. Языка Ренэ разобрать не мог, но понимал значение всей песни, звуки, которые составляли слова. Лютня и голос Андре, его дыхание – все пело о том блаженстве любви, когда она, заставляя разлюбить все кроме себя, переходит в другую сферу, куда разум не в силах за ней последовать на своих восковых крыльях. Андре был бледен, казалось, он дышал с трудом, чудовищная усталость сковала его пальцы, застывшие на струнах, но вот он улыбнулся, и не дав Ренэ опомниться вновь заиграл и запел. Ренэ недоумевал, как одна старая лютня может наделать столько лязгающего шума, как один голос способен разлиться в целый хор разных голосов, поддерживающих или перебивающих друг друга. Бушующий народный праздник захватил его, и