оно довольно близко, я почти чувствую вкус гравия на языке. Мне ли не знать: я уже был там раньше, давился кучей мусора и неправильных решений, подставив лицо под обломки. Часть меня задается вопросом: а будет ли отличаться вкус во второй раз? Третий? Четвертый? В какой-то момент дно уничтожит что-то жизненно важное?
Ике мешкает, высовывая голову из-за гаража, а затем оглядывается на меня через плечо.
– Пришел клиент. Возьми себя в руки, Бишоп, серьезно.
Дверь захлопывается.
Желая выпить двойную порцию бурбона, я падаю в кресло, хрипло ворча. Стыд, разочарование. Нечто среднее. Я ненавижу себя за то, что так низко пал, и вкус алкоголя сейчас подойдет как нельзя кстати. Временный порок, который поможет мне преодолеть пик событий.
Поможет мне помочь ей.
Ранний февральский свет просачивается сквозь щель окна, освещая завядшие орхидеи и сморщенные окурки сигарет, разбросанные по кабинету. Если я закрою глаза на достаточно долгое время, то увижу ее белозубую улыбку и то, как она наматывает круги по помещению с цветами в руках и вопросами, может ли она мне с чем-то помочь. Я почти слышу, как ее смех разносится по всему пространству, когда она пылесосит, или моет окна, или организовывает мой шкаф для документов в миллиардный раз. Я чувствую запах ее шампуня с нотками груши и сладкий аромат ее кожи. Ощущаю ее поцелуи со вкусом жвачки, которые навсегда запечатлелись на моих губах.
Мне не стоило увольнять Люси; я даже не хотел того. Это был трусливый поступок и попытка увеличить дистанцию между нами, поскольку я оказался чертовым слабаком, неспособным держать свои руки при себе.
Сожаление съедает меня, пропитывая кости кислотой.
Я дотягиваюсь до пачки сигарет, а затем, вытащив одну, поджигаю ее и жду, пока та не дотлеет. Чувствуя нервозность и волнение, я достаю телефон и принимаюсь прокручивать поток уведомлений, которые постоянно игнорирую, а после захожу в «Инстаграм»[3]. Как только я нажимаю на ее профиль, тут же всплывает новая фотография.
На ней Люси сидит на своей кровати, вытянув ноги. В ее руках гитара, а всюду разбросаны бумаги. Камеру, вероятно, поставили на таймер, или, быть может, кто-то находился рядом. Кто-то, но не я, запечатлел ее улыбку на лице, которое частично прикрыто водопадом золотисто-каштановых волос.
Улыбка Люси. То, по чему я скучал, и то, что начало угасать несколько месяцев назад. Она сияет и светится, пропитанная истиной, и подчеркивает синеву ее глаз.
И в этой синеве что-то блестит. Что-то небесное и возвышенное, а не затерянное в глубине моря.
Подпись под фото гласит: «Больше никаких грустных песен».
Я сглатываю, мечтая, чтобы горло обжег ликер. Она снова пишет музыку. В скором времени она начнет играть на живых выступлениях и зажигать винные бары магией и мелодиями. Красть сердца, пленять умы и заставлять даже самых сильных мужчин ерзать на своих местах.
Искушение проявляется во многих формах, но ничто не сравнится с пением Люси.
В темные моменты я вспоминаю первый раз, когда смотрел ее выступления из угла бара.
Ее