У дружинников – что в жизни главное?
– Что? – с любопытством переспросил Святослав.
– А то сам не знаешь? Мечами махать, да удами своими, прости Господи, а потом полонянок либо селянок нудить. До семьи им дела нет, до жён и детей малых, – весьма заинтересовала своими рассуждениями князя.
– … Все, как один, охальники. А ты – первый среди них, – немного успокоившись и усевшись на покрытую ковром скамью, ворчливо вещала мать. – Давно пора тебе, сыне, мирными делами заняться: данью, судами над мошенниками, прохвостами и татями всякими. А у тебя то наложницы на уме, то охота, то пиры… А потом – вновь на войну. О детях и не вспоминаешь. Я рощу Ярополка, Олега и Владимира.
– Да что ты говоришь, матушка, какие наложницы? Я Малушу люблю.
– Во-во. А бедная Предславочка в подушку по ночам воет, отцветая, как сирень, без мужней любви и ласки. Принимай тогда христианство и живи с одной Малушей… Даже на это я согласна, хоть она и ключница, а не княжна или боярыня.
– Не могу, матушка. Дружина не поймёт и осудит. И неужели ты забыла, как грязные ромеи унизили тебя, когда семь лет назад посетила Царьград? Не прощу им позор своей матери, и Руси в твоём лице. Осмелились три месяца держать тебя на лодье в гавани, не допуская в город.
– Сын, я христианка теперь. Одумались они, извинились за нанесённое оскорбление и уговорили принять христианство. Сам патриарх Цареградский окрестил. Бог терпел и нам велел. Я знаю, что судьба накажет меня за жестокую и безжалостную расправу над древлянами и их князем. Но я мстила за мужа и была в то время не христианка, а язычница. Но грех не проходит бесследно, и расплата вернётся если не ко мне, то к детям, – жалостливо глянула на сына, – или внукам, – хотела перекреститься, но в гриднице не было иконы, а лишь оружие, которому молился её сын. – Отрекись от сурового Перуна и поверь в кроткого и милосердного Христа. Я и внукам, детям твоим, не устаю это повторять, и к вере Христовой надоумливать.
– Мать, я не стану унижаться перед ромеями, а побью их, и они сами предложат мне дружбу, как предложили её князю Олегу.
Через день, прибывшие из похода дружинники, получив денежное довольствие и став от этого весьма довольными, для начала решили немного погулять. Даже женатики. Первым делом, ясен меч, направились прибарахлиться на рынок, ибо изорвались в походе.
Юным отрокам сотник Велерад тоже разрешил отлучиться в город, и трое подружившихся парней медленно брели вдоль торговых рядов намереваясь прикупить кто портки, кто рубаху, а Доброславу – кровь из носа, был нужен кинжал, и он потащил Клёна и Бажена в оружейный ряд.
– Ты, Клёник, ловок оказался, кинжалы наши спёр в своём лесу, а вернуть всё забываешь. Ясен пень – вятский лес, медведь хозяин.
– Семарглом клянусь, верну. Никак домой не попаду, а вон жид хазарский мечами торгует, у него и кинжал прикупишь, – указал, где именно, и первым направился к торговцу оружием, отпихнув ногой явившего лапы от купившей его бабы, пока та отвлеклась на ленты, наглого гусака, важно топающего, куда глаза глядят.
Осерчав,