Часто моим девизом было то, что «один ум не только хорошо, но и вполне достаточно», – заявлял профессор.
Как человек хорошо знающий профессора, хотел бы пояснить, что неверно поняли бы его тему одиночества, отшельничества, если бы сделали заключение, что у него не было близких людей, что он никого не любил и никому не обязан, ни от кого не зависел и никому не должен. Нет! Хотя, его закрытость, нелюдимость и противоречивость многократно порождали ошибочное мнение людей о нем типа «он одичал и скоро будет кусаться», «он возвеличился и скоро возомнить себя гением».
– Я наиболее чувствовал одиночество именно в обществе, в общении с некоторыми людьми, которые, как правило, акцентировали внимание и строили взаимоотношение со мною лишь подчеркивая мою асоциальность, то есть неприятие общепринятого, закрытость, то есть мою нелюдимость, а также созерцательность, то есть не деловитость, – признавался Каракулов. – Уверен в том, что меня надлежащим образом понимают только отдельная категория людей, а что касается остальных с их «общественным мнением», то, толком не понимали и не хотели даже понять.
Профессор всегда оставался ничьим человеком, а представлял собой лишь человека своего стиля жизни, личных идей, призвания, свободного в определенной степени поиска истины. Об этом сказала бы более красноречиво его супруга, у которой во все годы совместной жизни были перпендикулярное сознание к его сознанию дела и жизни. Она бы добавила: «он всегда бежал от обыденной жизни с ее конечностью. Такое отношение к жизни приводило к тому, что он так и не познал искусство жить как другие, не умел использовать жизнь как другие».
Каракулов рассказывал о том, что у него была всегда заметная внутренняя независимость и всякий раз, когда он чувствовал признаки зависимости от кого-либо и чего-либо, это вызывало в нем неприятное чувство личной ущербности и неполноценности. – На мой взгляд, свобода не есть самозамыкание и изоляция, свобода есть размыкание и творчество, путь к раскрытию во мне универсума, – говорил он. – Но размышляя о своей борьбе за свободу, я должен признать, что эта борьба часто увеличивала мое одиночество и мой негласный конфликт с окружающим миром.
Как ни парадоксально, но это факт, Каракулов всегда равнодушно относился к праздникам, торжествам и даже к счастливым и радостным личностным событиям. Почему-то, именно в такие торжественные и праздничные моменты, как он признавался, на него надвигались тягучие неприятные мысли о суетливости мира, мучительности жизни людей вообще. Иногда нам – его ученикам и последователям кажется, возможно, он и стал философом, так как пленился мыслями и теориями, чтобы отрешиться от невыразимой тоски обыденной «жизни».
– Во все периоды жизни, когда уже и не «хирург», что уже и не «ученый-медик», а далее, что уже и не «философ», а «писатель» мне казалось, что за всеми этими поверхностными проявлениями