под ветром черный солончак
шепчет, точно сутру или суру:
«Здесь простора глиняный костяк
можешь взять и написать с натуры.
И лови глазами этот свет,
молодой и жгучий, как богиня.
И стены и башен силуэт
прочитай как ˮсмертьˮ[4] на фоне синем.
И назад иди сквозь долгий день —
лагеря вдали увидишь точки.
Там палаток укрывает тень
и привозят воду в желтой бочке.
И, когда под вечер станут петь
и огонь запляшет на равнине,
позабудь про солончак и смерть
пред лицом смеющейся богини».
Сквозь Азию
Как скота к водопою поход,
шорстких гор желто-бурые шкуры.
Снег на острых вершинах блеснет,
как змеиные зубы Тимура…
До утра поезда тормозит
семафора кровавое око.
Закачается ночь, будто кит,
заскрежещет в степи одиноко.
А рассвета рассыплется звон,
и на кромке степи разогретой
затанцует босяк-горизонт
за латунную солнца монету…
Зной ярится, ноздрею сопя,
и рога его остры и длинны.
И, как время, глядит на тебя
в тамарисках цветущих руина.
Сиабский базар
Тут плодов сладких свалены купы,
трудно место найти для стопы.
Как косатка, взлетел острый купол
над планктоном толпы,
рыбу-солнце хватая зубами
за набухший лоснящийся бок,
чтоб заката багровое пламя
синь замазало, как кровоток.
И расслаблено, точно растенье,
когда грянет цикады прибой,
в темноты погружаясь теченье,
среди звезд поплывет над тобой.
Ангина
Я ехал наугад
без лишней амуниции —
уволенный солдат
Хорезмской экспедиции.
И книг заплечный груз
берег я, как халву,
и ждал меня Нукус
и самолет в Москву.
Когда заката свет
метался в желтом хрипе,
я получил совет
от самаркандских хиппи.
На полке у окна
я ехал сквозь равнину.
Меня во время сна
подстерегла ангина.
Бухарский эмират
пронзали жара сверла,
один лишь виноград
просачивался в горло.
Античность наяву
спеша увидеть скопом,
я улететь в Хиву
пытался автостопом.
Крылатого коня
заполнен был живот,
и летчики меня
не взяли в самолет.
Трещала голова,
и рушился мой план,
и я добрел едва
до станции Каган.
Мешая с чаем мед,
я трясся по пустыне,
как будто Дон Кихот
к неведомой святыне.
Пил чай я, еле жив,
в хивинском подземелье,
И лопнул вдруг нарыв —
как ангелы запели!
И